Две жизни комэска Семенова
Шрифт:
– Вот ведь ушлый ты, Василий, – выдавил сквозь смех Семенов. – Как есть, ушлый.
А уже через несколько минут комэск, выйдя во двор покурить с командирами взводов, велел им распорядиться снести своих убитых на сельское кладбище и похоронить. Ночь скоро, могилы труднее рыть в темноте.
Предстояла ещё одна фронтовая работка – не из приятных, но нужная.
– Что, комиссар, идём допрашивать контриков?
– Идём, Иван Мокич.
И они отправились в сторону церкви, в которой разместили пленных белогвардейцев.
– Почему там? – спросил Семенов.
– А почему нет? – пожал плечами комиссар. – Двери были открыты, попались на глаза, ну я и приказал.
Прошли немного, он добавил как будто нехотя:
– Поп там был. Ну, они к нему – исповедуйте, то-сё. Отправил попа домой.
– Это правильно.
– Что с ними думаешь делать? У нас некомплект…
– Да поглядим. К себе этих, если кто сам не попросится, не хочу.
Помолчали ещё немного.
– Но правильней было бы собрать их в другом каком-нибудь месте.
– Ну, – как-то неопределённо ответил комиссар Буцанов, хотя было понятно: мысль Семенова он уловил.
У церкви их встретил кряжистый мужик с сабельным шрамом через правую щеку. Это был Федор Коломиец – командир комендантского отделения, которого прозвали «Ангел смерти». Он со своими людьми обходил поле боя и достреливал еще живых, конвоировал пленных, да и приговоры трибунала на нем… Впрочем, в бою он был смелый до отчаянности, если бы Семенову надо было прикрыть спину, он бы не задумываясь позвал Коломийца. Да он и так входил в его личную охрану.
– У нас все тихо. Молятся, – изуродованное лицо тридцатилетнего красноармейца, как обычно, ничего не выражало, только взгляд черных глаз обжигал и даже прожигал насквозь. Семенов поежился. Под этим звероватым взглядом ему становилось неуютно, как будто Федор видел что-то запредельное и очень страшное. Впрочем, так оно и было…
В руке «Ангел смерти» привычно держал наган и, доложившись, поднял стволом то и дело сползающую на лоб, чуть великоватую кубанку с красной лентой наискосок.
– Ладно, смотри, чтоб не убежали.
– У моих не убегут, – Коломиец гордо кивнул на мрачных бойцов, неподвижно стоящих вокруг церкви с винтовками в положении «к ноге». Он лично отбирал «ангелят» по известным ему одному признакам. Но они никогда не подводили, это верно.
Семенов вошел в гулкое помещение под высоким куполом, сквозь пробоину в котором проглядывало синее небо. Буцанов шел на шаг сзади.
Пленные действительно молились. Кто-то стоял перед алтарём, двое тяжелораненых лежали вдоль стенки.
– Отставить разводить дурман! – крикнул Буцанов.
Голос его заглушил негромкий перелив голосов. Большинство белогвардейцев умолкло. Поручик закончил креститься, уже разглядывая вошедших. Лица не столько испуганные, сколько уставшие, отметил Семенов и скомандовал:
– Строиться в одну шеренгу!
Поручик машинально шагнул вперёд, задавая место построения – и вдруг как-то изменился в лице, смутился. Осознал, наверное, в эту секунду своё положение.
Белые встали в шеренгу. Семенов скользнул взглядом по раненым. Перевязанные. Много бинтов потрачено. Новые пришлют из полка неизвестно когда. А бинты белогвардейцев, по словам пленного медика, еще до боя по недоразумению уехали в тыл: откомандированный с обозом санитар прихватил все медикаменты с собой. Может так, может, врет. Ну, да ладно – перевязать-то надо, люди все-таки…
Допрашивали во дворе, выводя по одному. Конвой стоял вокруг с винтовками наизготовку. Допрошенного молодой боец отводил в сторонку, к старому дубу с раздвоенным стволом. «Ангеленку» было не больше двадцати трех, красивое чистое лицо и глубокие голубые глаза делали его действительно похожим на ангелочка без всякого двойного смысла. Семенов считал, что этому пареньку не надо бы заниматься тем, чем он занимается, но вмешиваться в дела Коломийца не хотел: слишком специфическая и тонкая у того работа, как бы не нарушить чего…
Допросы шли вяло. О противостоящих силах противника в эскадроне знали и так – и показания пленных не добавляли ничего нового. Пехотный полк, два десятка пулемётов, полевые пушки. Но с боеприпасами туго. В полку дизентерия, командир контужен и страдает бессонницей.
Поручик, совсем ещё молодой, с тонкой детской шеей, решил играть героя, но не знал – как. Отчаянно выпячивал грудь и задирал подбородок, но на вопросы всё-таки отвечал, поглядывая на стоявших поодаль, под дубом, рядовых.
– Сколько снарядов?
– Не знаю.
– Ну, ты лично, сколько ящиков видел?
– Нисколько. Они на телегах, рогожкой накрыты.
– А телег сколько?
– Пять.
Всех допрашивать Семенов не стал.
– Да ну их, – мотнул головой. – Только время тратить.
Потянул комиссара за локоть:
– Пойдём, товарищ Буцанов, найдём занятие полезней.
И они пошли к своим коням.
– Товарищ комэск, а этих, что ли, в расход? – крикнул Коломиец.
– Ну, а куда еще? – ответил Семенов и, вставив ногу в стремя, в одно движение уселся в седло. – Туда вон, к лесочку.
– Лопат всего две. Так и не разжились.
– Ничего, вороны да волки схоронят.
Они не успели далеко отъехать, как сзади треснул винтовочный залп, потом горохом рассыпались еще несколько револьверных выстрелов.
Ужин начался рано. Обед у красноармейцев был жидкий, и Семенов приказал не затягивать, конину не мариновать, как обычно для жарки, а сразу разделывать и варить: не до гурманства – бойцам надо силы поддерживать. По селу разлился густой мясной дух. Несколько котлов выставили для местных и они, сперва робко, а потом посмелее, потянулись с тарелками да ложками. Повеселевшие собаки обгладывали и разгрызали кости.