Двенадцать детей Парижа
Шрифт:
– Я рада, что вы здесь, – сказала она королю воров.
– Это честь для меня, – кивнул тот. – Я раздвину занавески.
Роженица кивнула. Она стояла спиной к окну, но после полумрака, к которому уже привыкли ее глаза, солнце буквально ослепило ее. Графиня закрыла глаза и снова села на корточки. Почувствовав руку Алис, сжавшую ее плечо, она погладила пальцы старухи.
Опять схватки.
Карла тужилась.
Еще.
Еще.
Еще.
Еще.
С каждой схваткой жжение усиливалось, хотя итальянке казалось, что это невозможно. Гриманд опустился перед ней на колени:
– С вашего позволения.
– Да, да.
Он заглянул ей между ног и снял ее руку со спинки скамьи:
– Дотроньтесь. Головка почти прорезалась.
Женщина почувствовала под пальцами влажные волосы. Теплая, твердая головка.
– О Боже!
Радость от прикосновения к ребенку прогнала боль – но лишь на мгновение.
– Еще немного, любовь моя. В следующий раз тужься не слишком сильно, но равномерно, чтобы не было разрывов, – сказала ей Алис.
– Как будто вытаскиваете пробку из бутылки, – добавил гигант.
Схватки усиливались, и Карла тужилась – так, как было приказано. Жжение стало невыносимым.
– Я Огонь, – прошептала итальянка.
Головка ребенка вышла наружу и повернулась, у роженицы вырвался вздох облегчения. Затем вышел остаток вод – Карла и не предполагала, что их еще так много. Отдуваясь, она протянула руку к ребенку.
– Все хорошо? Скажите.
Гриманд присел на корточки и наклонился, не обращая внимания на воды.
– Розовый, как спелый персик, и уже моргает.
Пальцы графини коснулись нежной кожи. Щека. Она всхлипнула, не в силах сдержать радость.
– Еще рано отдыхать, любовь моя. Пару усилий, и все закончится, – подбадривала ее старая хозяйка дома.
– Мне пока не тужиться? – уточнила Карла.
Схватки начались раньше, чем Алис успела ответить. Женщина снова тужилась, закрыв глаза. Жжение продолжало усиливаться, хотя она этого почти не заметила. Ей уже было все равно.
Еще одно, мучительное усилие, и ребенок выскользнул из нее.
На мгновение ее охватило чувство утраты, но затем оно растворилось в волне облегчения, такой мощной, что Карла покачнулась и крепко сжала спинку скамьи, чтобы не упасть. Потом она открыла глаза и посмотрела вниз.
В огромных ладонях Гриманда лежал блестящий, влажный младенец. Мокрая головка повернулась в одну сторону, потом в другую, глаза моргали под пленкой жидкости, бусинки которой покрывали и губы. Ребенок шевелил ручками и ножками, явно наслаждаясь обретенной свободой. Фрагмент разорванной белой пленки, одним концом все еще прикрепленный к пуповине, прикрывал плечи младенца, словно плащ.
– Родился в сорочке, – с гордостью сообщил сын Алис. – Здорово. Это хорошая примета.
Карла почти не слушала. Она отпустила спинку скамьи, и Гриманд протянул ей младенца. Женщина подхватила ребенка под мышки. Ее ладони обхватили теплое тельце, покрытое смазкой, и сердце наполнилось восторгом. Она чувствовала движение хрупкой грудной клетки под своими пальцами – пульс жизни, надежды и отваги. Гриманд убрал пленку. Поддерживая головку ребенка кончиками пальцев, Карла села на пол и подняла ребенка к лицу.
Она была ошеломлена его красотой.
Ее красотой.
Это была девочка.
Сердце женщины наполнилось любовью.
Она прижала дочь к себе, склонилась к ее губам и отсосала остатки жидкости. Девочка заморгала, взмахнула крошечными ручками и посмотрела на мать. Глаза ее были бледными и блестящими, как опал. И Карла поняла, что родила ангела.
– Ампаро, – сказала она тихо.
Новорожденная в ответ тихонько пискнула.
Мать прижалась щекой к щеке дочери и прошептала ей на ухо:
– Ты будешь петь песни.
Почувствовав рядом с собой хозяйку, итальянка повернулась и радостно улыбнулась ей. Она любила эту старую женщину.
– Спасибо, Алис. Я никогда… – Она сглотнула слезы. – Я никогда не забуду.
Потом Карла посмотрела на Гриманда. Неужели в таком человеке может таиться столько мрака? Она вспомнила о Матиасе, который вызывал у нее точно такое же недоумение. Ей очень хотелось, чтобы он теперь был рядом, взял на руки дочь – ведь он мечтал о девочке. Но ее любимого здесь нет, здесь только она и дочь. Отогнав печаль, женщина улыбнулась чудовищу, стоявшему перед ней на коленях. Великан ухмыльнулся в ответ, обнажив неестественные просветы между зубами.
– И вам спасибо, месье Гриманд, – сказала ему роженица.
– Я ничего не сделал, Карла. Это все вы сами.
– Вы оба были для меня щедрыми друзьями. Для нас.
Чувства переполняли графиню, и она почувствовала, как по ее щекам потекли слезы.
– Давай переместимся в кровать, – сказала Алис. – У нас остались кое-какие дела, в том числе в первый раз покормить Ампаро. Чем раньше, тем лучше – молозиво помогает выйти последу.
Гриманд встал позади Карлы, обхватил ее руками за талию и поднял на ноги с такой легкостью, словно она весила не больше младенца. Женщина едва не упала, освободившись от бремени, к которому уже успела привыкнуть. Восстановив равновесие, она обнаружила, что в состоянии ходить, но была рада прилечь. Алис расстелила на кровати два чистых полотенца, и итальянка села на них, а затем откинулась на подушки. Она поднесла Ампаро к груди, и девочка тут же принялась сосать – с явным наслаждением.
Счастье Карлы было сравнимо лишь со счастьем ребенка.
– Доченька. Моя красавица. Все это время я считала тебя мальчиком, – прошептала она и улыбнулась Алис. Старуха кивком указала на своего сына:
– Женщина считает, что тебе повезло.
– Я думала, это мальчик, потому что она так сильно брыкалась.
– Старая женщина предупреждает, что ты еще увидишь, как она взбрыкивает, и не раз. Вот, любовь моя, возьми в руку пуповину, пока ваши сердца еще соединены.
Карла сжала пальцами синеватое кольцо, чувствуя, как по нему толчками продвигается ее кровь.