Двенадцать прикосновений к горизонту
Шрифт:
– А у меня тоже диски есть! – вспомнил я и полез в рюкзак.
– О! – обрадовался Федя. – А ну покажи, что там молодёжь сейчас слушает?
– Да это не молодёжь, – рассмеялся я. – Это дед мне купил. Он слушал лет, наверное, сорок назад. Прикольная музыка.
– Серьёзно? – удивился он. – Дай-ка взгляну.
– Вот, смотрите, – я протянул ему три диска Pink Floyd, Deep Purple и Uriah Heep.
– Ни фига себе, – присвистнул водитель. – Здорово! Мы тоже в молодости это любили. И как тебе? Нравится?
– Угу, – кивнул я.
– Но ты знаешь, Михаил, такую музыку нужно не за рулём, конечно, слушать. Согласен?
– Согласен, –
– О! А это кто? – Федя прочитал вслух. – Юрий Купер, «Я помню…». Что-то я такого певца ни разу не слышал. Новый, что ли?
– Это не певец, – говорю. – Это художник. Очень известный.
– Ничего не понимаю, – нахмурил брови шофёр. – Художник? Но это же музыкальный диск?
– Ну да, – улыбнулся я. – Просто он любит петь, ну и записал диск. Юрий Леонидович дружит с Александром Маршалом, а у того своя студия. Вот они и записали двенадцать песен. Это некоммерческий проект. Читайте, что здесь написано: «Только для друзей, не для продажи».
– Ясно, – кивнул Федя, – как красиво оформлено. Прямо загляденье…
– Ну так художник же, – говорю.
– Слушай, – воскликнул он – а ты откуда всё это знаешь?
– Юрий Леонидович – друг нашей семьи. Он у нас бывает в гостях, а мы – у него.
– Тогда понятно. А ну-ка поставь диск. Песни-то хоть классные?
– Старинные, – говорю.
– Романсы?
– Нет, – рассмеялся я. – Такие, военные, что-то типа шансона.
– Давай послушаем. Любопытно очень. Сколько ему лет?
– Под семьдесят, – отвечаю. – Он на моего деда похож.
– Ха! – хмыкнул Фёдор. – Деды все друг на друга похожи… Ну, врубай. Послушаем.
Я включил проигрыватель. Может, вам повезёт и вы когда-нибудь станете счастливым обладателем такого уникального диска. Когда услышите голос Юрия Леонидовича, вы согласитесь со мной: такой голос может принадлежать только художнику. Ни певцу, ни актёру, ни… словом, только художнику.
«В ту ночь я почему-то вспомнил деда. Дед, который казался мне волшебником. Но почему-то он умер. И соседи поручили мне нести венок на кладбище. Я шёл впереди процессии обитателей коммуналки и плакал. Мне не верилось, что я больше не увижу этот серебристый, пепельный, волшебный конус. В ту ночь я вдруг вспомнил и открыл для себя мой мир – мир, от которого мне уже не уйти. Надо созерцать, думал я, то есть смотреть долго-долго, всматриваясь в почти невидимое… За окном светало, и всё становилось более ясным и очерченным. Мне было страшно, что скоро наступит утро. Я закрыл глаза и лежал, прислушиваясь к тихому и ровному дыханию…»
Тёплый ветер дует, развезло дороги,
И на южном фронте оттепель опять.
Тает снег в Ростове, тает в Таганроге,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать.
Об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах
Где-нибудь когда-нибудь мы будем говорить.
Вспомню я пехоту и родную роту
И тебя за то, что ты дал мне закурить.
Давай закурим, товарищ, по одной,
Давай закурим, товарищ мой…
Взглянув на своего спутника, я вдруг увидел, что по его щеке катится слеза. Я сделал вид, что не заметил. Не всегда можно и должно смущать беззащитных взрослых. Им лишь кажется, что они хозяева жизни и знают больше нас, своих детей. Но это не так; на самом
Я: Как ты там, милая?
Маша: Всё хорошо. Как ты?
Я: Уже еду.
Маша: На чём?
Я: Большой грузовик. Водитель – ростовчанин.
Маша: Долго ехать?
Я: Не знаю. Но говорит: утром по-любому будем в Ростове.
Маша: Очень переживаю.
Я::)
Маша: Жду:)
– Эсэмэски строчишь? – спросил Фёдор, дослушав песню.
– Угу, – кивнул я.
– Любовь-морковь? – рассмеялся он.
– Ну… типа, – уклончиво ответил я.
– У меня тоже в молодости как-то эсэмэски приключились. В армии, 1978 год.
– Шутите, – не поверил я. – Разве в 1978 году были эсэмэски?
– У меня были, – уверенно сказал водитель. – Не веришь?
– Ну, – пожал я плечами, – как-то… это…
– Что «ну», что «ну»? – рассмеялся он. – Слушай, салага.
– Как вы сказали? – насторожился я.
– Салага! – повторил он. – Не обижайся, это не обидное слово. Так обычно молодых в армии называют, но без злобы, любя, по-дружески.
– Понятно, – кивнул я и подумал: «Чую, с дядей Федей мой лексикон расширится основательно».
– Ну так вот, – продолжил мой спутник, – слушай: нас после учебки (это в армии типа школы) откомандировали в другую часть. Сутки ехать в поезде. Плацкарта. Народу как селёдки в бочке. А напротив меня ехала очень симпатичная девчонка. Я к ней и так и этак, а она ноль внимания. Всё косится на какую-то старуху. Как потом оказалось, это её бабка. Думаю: как же мне познакомиться с девушкой? Красивая. Думал, думал и придумал. У меня в вещмешке лежал блокнот. Чистый, ни одной записи – друг перед расставанием в учебке подарил на память. Ну, я достаю блокнот и пишу в нём: «Ты мне нравишься. Давай знакомиться. Фёдор». Старуха носом куняет, то есть дремлет. Я подвинул блокнот девушке. Та, видя, что старушка посапывает, пишет мне в ответ: «Я с бабушкой. Лариса» – и подвигает мне блокнот. Ну и понеслось. Блокнот туда-сюда, туда-сюда… Чем не эсэмэски?
– Да, – согласился я, – очень похоже.
– Ну а я тебе что говорю? Слушай дальше.
«Куда едешь?»
«В Свердловск» (это бывший Екатеринбург).
«Лора, сколько тебе лет?»
«Семнадцать. Только не называй меня Лорой. Терпеть не могу».
«Хорошо. А как тебе нравится?»
«Просто Лариса…»
«Лариса, у тебя парень есть?»
«Был, да сплыл».
«Что случилось?»
«Поссорились».
«Бывает, но ещё помиритесь».
«Нет. Уже не помиримся».
«Всё так серьёзно?»
«Да…»
«А со мной хочешь дружить?»
«Федя, какой ты быстрый!»
«Так я же солдат. Некогда тары-бары разводить. Я тебе нравлюсь?»
«Не знаю».
«А ты мне очень нравишься. Я о такой девчонке мечтал».
– Это вы что? – спрашиваю я у дяди Феди. – В смысле по уху ей решили проехать?
– Миха, ты что? – Водитель даже на мгновение оторвал взгляд от дороги. – Ну ты даёшь. Понравилась она мне. Врубаешься?
– Ой, извините, – смутился я. – Думал, что просто прикалываетесь. А разве вас никто в армию не провожал?