Дверь с той стороны

Михайлов Владимир Дмитриевич

– Но вы потеряли не себя, – негромко молвила Инна. – Вы лишились любви и сына – и скорбите. Но это значит, что душа сохранилась в вас, иначе ведь нечему было бы болеть и вы стали бы равнодушны ко всему – и к потерям тоже. Вы утратили многое, и вам кажется, что утратили главное – на деле же это не так.

Она сделала паузу.

– Вспомните хотя бы то немногое, что вы знаете из истории, которую изучали в школе. Я специально прочитала сейчас несколько записей… Вы возмущены, что у вас что-то отняли. А ведь издавна существовали люди, которые добровольно расставались со всем, о чем вы сожалеете. То, что происходит с нами, бывало и намного раньше. Пусть не в космосе, а на Земле – но встречались люди, которые, поверьте мне, были бы счастливы обрести такую пустыню, в какой оказались мы с вами – и, я уверена, оказались не зря.

Мила наморщила лоб, вспоминая.

– Не пойму…

– Монастыри, скиты, пустыни – это называлось по-разному, но суть одна: жертва преходящим ради вечного. – Инна вздохнула. – Жертва любовью преходящей – для любви вечной, в которой не бывает обманов, разочарований, потерь. Не скорбь о тех, с кем жизнь разлучает нас, но вера в то, что нам предстоит встреча и счастье с ними, пусть не в этом, но в ином, высшем мире…

– Если бы это была правда… – пробормотала Мила.

– Посмотрите, похожа ли я на человека, потерявшего себя? Хотя оставила позади намного больше друзей, чем вы – разве я жалуюсь? Нет! Ибо, покинув наши края, мы все же не ушли из мира, в котором – бог! Мы никуда не можем уйти от него, если сами не хотим. А если мы не уходим, то и он не оставляет нас!

Инна говорила теперь громко, горячо, убежденно.

Она раскинула руки:

– Он не оставляет нас. А все, кто не найдет в себе достаточно разума и веры, чтобы обратиться к нему – о, мы будем свидетелями их печального конца, ибо человек не может жить без любви, а бог и есть любовь!

– Нарев, подите вы ко всем чертям! – сказал физик. – Не хочу я с вами разговаривать, мне и так тошно. И какое мне дело до того, что думает экипаж и чего он не думает? Если они меня заденут, я отвечу, а на остальное мне наплевать.

Он лежал на диване и медленно водил пальцем по узорам ткани.

– Я, в конце концов, забочусь о судьбе каждого, – терпеливо сказал Нарев. – И вашей в том числе. И говорю: они что-то замышляют!

– Интересно… – пробормотал Карачаров. – И в чем же вы усматриваете выход? Перерезать экипажу глотки? А налаживать синтезатор будете вы? Да нет, это все мышиная возня. Зачем мы занимаемся этой ерундой вместо…

– Вместо чего? – быстро спросил Нарев, и в голосе его прозвучала надежда.

– Не знаю, – пробормотал физик после паузы.

– Ну хорошо, – сказал Нарев и вышел.

– Они обязательно нападут, – сказал он Еремееву. – Нападут, как только мы станем утверждать новый Закон.

– Почему?

– Разве вы не понимаете? Будут бороться за то, чтобы сохранить свой Устав. Я знаю – вы человек решительный.

Еремеев поднял на него тусклый взгляд.

– Ну ладно, пусть попробуют, – сказал он. От него пахло, Нарев только не понял, чем.

Истомину становилось не по себе, когда он вспоминал о разговоре с Милой, но укоренившаяся привычка требовала: как бы ты ни относился к этому – запиши, на досуге подумай, проанализируй: пригодится.

Он поискал взглядом диктограф и не нашел. Потом вспомнил, что недавно одолжил его Петрову, разрабатывавшему Конституцию Кита. Истомин вышел и постучал в каюту Петрова. Ему не ответили, но аппарат был нужен немедленно, и писатель отворил дверь и вошел.

Закрытый диктограф стоял на столе. Истомин ухватил его за ручку, отнес к себе, установил и снял крышку, готовый диктовать.

На валике он увидел кусок пленки, еще не снятый. Петров, по-видимому, не успел доделать очередную статью закона. Истомин аккуратно оторвал исписанный кусок, чтобы потом передать автору. Из любопытства писатель пробежал текст глазами.

Это не было проектом закона. На листке был записан диалог. Не иначе, Петров решил заняться литературой – стоящий на виду и бездействующий диктограф способен спровоцировать человека на самые неожиданные поступки. Диалог из романа? Интересно…

Диктовавший, верно, не был знаком с работой на диктографе, не обозначал знаков препинания и абзацев. На пленке был сплошной текст, но Истомин, повозившись, расчленил текст на фразы, расставил, порой колеблясь, запятые и острыми зигзагами обозначил абзацы.

Диалог, по-видимому, был записан не с самого начала.

– Мне не нравится то, что вы делаете в последнее время.

– Уверяю вас – и мне тоже.

– Тогда какой смысл играть с огнем?

– Это встречный огонь.

– Не понимаю.

– Да, у вас на Анторе мало лесов. На Ливии много. Иногда лес горит. Тогда надо поджечь его в том направлении, куда идет пожар; два пожара встречаются – и съедают друг друга.

– Красивая картина. Но ее смысл…

– Вам не кажется, что предстоит драка?

– В ней не будет виноват никто, кроме вас.

– Возможно. Но сказать это – еще не значит предотвратить ее.

– Я сказал еще не все. Слушайте. Я понял вас.

– На этот раз это могло бы показаться неясным мне. Но успокойтесь: я вас тоже понял.

– Вы – меня?

– Не знаю вашего имени, но полагаю, что в состоянии с уверенностью определить профессию и задачу.

– Вот как… Имя, кстати, настоящее. Как и ваше.

– Приятно разговаривать с хорошо информированным человеком.

– Да, я информирован. Увы!

– Почему – увы?

– Потому что я человек долга. И считаю, что долг следует исполнять в любых условиях.

– Но это и хорошо!

– Вы, видимо, не поняли меня до конца. Выполняя свой долг, я буду вынужден, как только примут наш закон, применить его к вам. Теперь поняли?

– Разумеется! Но об этом я и хотел просить вас.

– Это мне не совсем понятно.

– Вы исполните свой долг…

– Скажу откровенно: мне не хочется этого. Я считаю, что именно вы должны сейчас быть…