Дверь в никуда. Часть 2
Шрифт:
Брать ватагу чалмоносцев воевода предсказуемо решил ранним утром, когда сон самый крепкий. Зарядив "калашмат", и дослав патрон в патронник, Славка попросил Яромира не торопиться кидать народ в бой - прежде дать ему "высказаться". На островке все было, как надо: из шалашей доносился ядреный храп, у затухшего костерка сидя кемарил чумазенький "молодой", ткнувшись лобешником в поставленное стоймя копьецо. Щелкнула тетива арбалета, и беспечный "молодой" опрокинулся в угли, зажимая руками пробитое болтом горло. Завоняло паленой плотью. "Слава!" - грозно заорало островное войско, успевшее оцепить место привала находников. Переполох начался знатный.
Из своих
Вся схватка закончилась, едва начавшись. Убитым пиратам, не мудрствуя лукаво, на приготовленной для костра колоде оттяпали топорами бритые бошки, чтобы те случайно не поднялись. И сбросили в воду, благо даже раздевать не пришлось. Трофеи, включая тряпки чалмоносцев и сами чалмы, загрузили на лодью, взяв вторую, поврежденную, на буксир. Чтобы довести на Белогрудов доставшуюся галеру, на весла сели бойцы. Ну да людей хватало - потери-то ограничились одним павшим. Которого тут же на острове возложили на краду. И с дымом душа честного защитника рода взлетела в Ирий, к богам и на новое перерождение.
Перед отходом Яромир подошел к Славке, и приятельски хлопнул по плечу: "Если б не ты, Вятша, малой кровью не отделались бы - много жизней родовичей нынче сохранил. С таким оружием, как у тебя нам, наверное, никто страшен не будет". Славка отомкнул от автомата последний оставшийся магазин, и выщелкал оттуда патроны. В горсть сиротливо выпало всего каких-то три "масленка".
– Гляди, воевода, - протянул их Яромиру огорченный автоматчик.
– Три патрона - три жизни могут взять при самом удачном раскладе. Потом мое оружие не страшнее дубины - твоя булава, пожалуй, для неприятеля убойнее будет.
Яромир осторожно взял патроны в руку, подбросил их на мозолистой ладони, и обнадежил: "Патроны, говоришь? Чудно называется, не по-нашенски. Так патронов не будет, а человек останется. С воинской наукой тебе поможем, сколько сами ее знаем, и будешь другим оружием биться. Не зря предки говаривали: если сердце из железа, и деревянный кинжал хорош".
На следующий день после боя Славку приняли в род (на празднике дед Птах его перепил-таки). И за неделю толокой слепили ему собственную хату, да еще пару дней прогревали печь, топившуюся "по белому". Столяры да гончары нанесли самодельной мебелишки да глиняной посуды, а Миролюб смастерил медный казанок, сковородку да чайник. В уплату пошла доля трофеев, из которых кэп оставил себе лишь приглянувшийся кинжал да кривую саблю - надо ж "холодняк" осваивать. А Полкаша справил новоселье в здоровущей бадье под калиновым кустом во дворе.
...Череванева лодья тяжко осела по борта под грузом мешков с солью. Выводя судно на стрежень, гребцы навалились на весла. Вертеть дрыном метров в семь длинной непривычному Славке было нелегко. Ломило спину, на затылок стекали капли едкого пота. Но вышли из протоки, поставили прямой парус. И гребцам стало чуток полегче. Хотя к вечеру Славка уж вконец загибался: на привале у берега руки дрожали так, что казалось, не донесет до рта деревянную ложку с кулешом. "Ничего, обвыкнешься", - подбадривали матерые "ветераны" речных походов. Черевань испытующе поглядывал из-под густых бровей, но пока помалкивал - оценивал новичка. А уже к вечеру следующего дня кэп понял, что и правда втянулся - хребет уже не трещал натужно, и руки не грозили отпасть.
Он заново познавал великую реку, ее изменившиеся берега. Исчезли удавки бетонных дамб, сдавливавшие Днепр мертвой хваткой. Вернулись пороги, да только и они заметно сгладились - глубины хватало, и волоком через них суда тащить было теперь не нужно. По-прежнему сиял у порогов древний остров со святилищем Хорса. Характерники-жрецы в белых одеяниях с солнечным кругом и мечами у пояса, как встарь, благословляли защитников родовых земель. А защитники были нужны: на посиделках у вечернего костра проскакивало что-то смутное и нерадостное о пропавших лодьях, об уведенных в рабство. И накликали же: в двух переходах от Хорсова острова курс торговой лодьи перерезало чудо-юдо.
Кэп просто обалдел, заметив патрульный катер из его времени. Только вот на его рубке высился закрепленный канатами парус, а по надстроенным досками бортам сидели гребцы. Гребли они так, что гнулись здоровенные весла, и на носу уже выстраивались лучники, предводительствуемые чернобородым здоровяком в черной же броне. На лодье спешно натягивали кожанки, разбирали щиты и копья. Славка тихонько извлек из котомки предусмотрительно прихваченную "эргэошку". Рванул кольцо, свел усики и ждал, зажав ее в руке, и предусмотрительно прикрывшись круглым щитом с бронзовым умбоном и железной оковкой по краям.
Когда "модернизированный" катер подошел совсем близко, и тамошняя гоп-компания уже готовилась перескочить к ним на лодью, Славка одним взмахом отправил гранату на борт катера. Железное "яичко" перелетело по крутой дуге, брякнулось о палубу, и грянул взрыв. Страховидного предводителя с гуртом лучников просто снесло в воду. Несостоявшиеся абордажники прямо-таки взвыли - кто от боли, причиненной взрезавшими тела осколками, кто с перепугу перед неведомой угрозой. Лодья наддала, пока железная абракадабра с веслами совсем не скрылась из виду. Кормчий и купец одарили Славку признательными взглядами - погони не было, и вряд ли ее стоило опасаться. Обошлось даже без раненых: только потрудились, вытаскивая стрелы, глубоко воткнувшиеся в борта и мачту. И поминая тех, кто их запустил, прочувствованными матюгами.
Когда же Днепр разлился во всю ширь, а его берега стали крутыми, показался и большой торг. Кэп понял, что узнает места: вот тут был фуникулер, вот тут речные берега люди зажали было гранитными тисками. А тут на холме, казалось, еще вчера, высился бронзовый болван с крестом в честь жадного до власти князя, обманом и кровью сделавшего внуков божьих рабами ожившего мертвеца. Ничего этого больше не было: мощное течение обвалило кручи, и вечный Днепр, истерзанный людьми, наконец вернул себе свободу. Не попирал больше землю долго осквернявший ее бронзовый детина-крестоносец. Теперь о нем напоминала лишь извилистый шрам на взлобье светлого холма - глубокая рытвина, по которой увесистый болван сползал на берег. Зато холм венцом дубков, как встарь, увенчало Перуново капище.