Дверь в стене тоннеля
Шрифт:
Теперь надо было чем-то перебинтовать импровизированный пластырь. Еремеев велел Карине прижимать пакет, вытащил у кавказца из брюк ремень, и, сделав из носового платка прокладку, притянул ее вместе с полиэтиленом. Получилось. Кавказец дышал. И даже пришел в сознание. Еремеев привалил его спиной к днищу опрокинутого рафика.
«Промедол бы… Щас тебе».
– Ехать сможешь? – крикнул он «ирокезу», сокрушенно рассматривающему покореженный радиатор и смятое крыло.
– Да вроде бы…
– Вези этих двух в больницу. Тут за переездом на спуске
– Да знаю я.
– Номер «мазды» не заметил?
– Нет. Да это ивантеевская мафия. Они с хотьковскими давно уже разбираются… Как с машиной-то? Брать будете?
– Отремонтируешь – возьму. Справишься обо мне на Вокзальной, в доме десять.
Подъехал милицейский мотоцикл.
– Что стряслось, граждане? Кто стрелял? – затараторил гаишный лейтенант, вылезая из коляски.
– Пусть раненых отвезет, – кивнул Еремеев на парня. – Я расскажу…
Разложили сиденья, уложили пострадавших, «Волга» двинулась в город.
– Это ваш кортик? – вскинулся лейтенант. – Разрешение на ношение есть?
– Нашел топор под лавкой! Ты бы тех искал, кто с автоматами средь бела дня разъезжает.
– Я сам знаю, кого мне искать. Документы!
Еремеев протянул ему следовательское удостоверение. Хорошо не успел сдать. Да и сдавать, похоже, не стоит. Дубликат надо сделать. Такая ксива по нынешним временам дороже паспорта.
– Куда следуете, товарищ капитан?
– По назначению.
– Надо бы протокольчик составить.
– Пиши. «Мазда» голубого цвета нагнала рафик при въезде в город в четырнадцать часов десять минут…
Глава восьмая. Хоть кого в хотьково не принимают
Отделавшись от гаишника и смыв с рук кровь в придорожной Воре, Еремеев, взвалив на плечо Каринину сумку, вошел в монастырские ворота с одиноко дремлющим каменным львом, невесть как занесенным в хотьковскую глухомань.
– Ну, денек выдался! Что твой триллер…
– А ты, Петя, ничего мужик! – Впервые за все это время улыбнулась Карина.
– Да не Петя я. Олегом зовут. Питон – это кличка. Двойная кликуха – по матери я Капитонов, сокращенно – Питонов. А потом «питонами» нас звали, когда в Нахимовском училище учился. Питомцы. Питоны.
– А мне Петя больше нравится. Можно я тебя Петей звать стану? Боевой петушок.
– А ты, курочка, тоже ничего. Крови не боишься!
– Вообще-то боюсь. Только сегодня почему-то не боялась. Куда мы идем?
– Мы идем к моему другу. Зовут его Николай Васильевич. Как Гоголя. Гоголя знаешь? Был такой писатель…
– Да уж проходили в школе.
– Проходили, проходили да и прошли.
Тезка Гоголя жил в рубленом домике между Верхними вратами Покровского женского монастыря и железнодорожной станцией, на улице, носившей, как и все пристанционные улицы в маленьких российских городках, название Вокзальной.
Над тимофеевским домом – трехоконной избой со светелкой, обшитой в голубую «елочку», – высоко вздымалась хитроумная телевизионная антенна, придуманная и сработанная самим хозяином, ведавшим когда-то связью в танковом полку. Бывший майор встретил гостей одетым весьма по-домашнему – в драной десантной тельняшке, в спортивных рейтузах, укороченных под правым коленом – и уже навеселе.
– Здорово, Олежек! А я уж думал ты забыл, какой сегодня день!
– А какой день? Седьмое мая. Понедельник. Очень тяжелый день, – отвечал Еремеев, сбрасывая на крыльцо тяжеленную Каринину сумку. Кирпичей, что ли, она туда наложила?
– Сказал бы я тебе, кто ты есть после этого, да дама с тобой очень уж зажигательная, – радостно горланил Тимофеев, проводя москвичей в комнаты. – День радио сегодня, раз – братство бранных сыновей эфира! И два-с – мой второй день рождения. Кто мне правый мосол в Кандагаре оттяпал?! Он, девушка, он, изверг. Не смотрите, что он под интеллигента работает. Мясник и коновал! Зверь! Дай я тебя обниму, дорогой! Если б не ты…
– Да ладно! Я вот тебе бутылку вез – не довез.
– Одну?
– Одну.
– Одна, брат, не размножается. Давайте к столу. У меня картошка с немецкой тушенкой. Огурчики собственного засола и водочка из старых запасов – «Русская».
Пить Карина наотрез отказалась, упросила постелить где-нибудь и рухнула как подкошенная на тахте в отведенной ей комнате.
– Кто такая? – громким шепотом спросил Тимофеев, когда они вернулись к столу.
– Знакомая. Потом расскажу.
– Но ты – топор-хопер-бобер! Классных девочек снимаешь… А я, брат, отпрыгался…
– Погоди, мы тебе еще такую хозяйку найдем.
– Кто на мой пенсион позарится? Ты смотри, государство платит мне за мою ногу – если по живому весу брать – как за десять килограммов свинины на рынке. Нет, ты пойми, меня как свинину оценили. Приравняли к кабану. Меня! Майора, академию кончил! Учился больше, чем жил. Воевал, сам знаешь как… Объясни ты мне, что ж у нас за гу-су-дарствие такое, а? Что за родина, которая своих сыновей на свинину переводит?
– Не путай, Коля, два понятия – родина и государство. Оказывается, они могут и не совпадать.
– Как так?
– Суди сам: родина – это твоя земля, дом, река, люди, среди которых ты вырос. Пушкин. Сергий. Лавра. Святогорье…
– Да понятно, не учи меня родину любить.
– А государство – это машина, это агрегат, надетый на родину либо как сверхмощный доильный аппарат, либо как, скажем, лечебный аппарат Илизарова. Либо эта машина твою родину в люди вывозит, либо давит, как танк.
– Согласен. Зачет. Убедил. Тогда скажи вот что. Как законник скажи. Представитель, так сказать, правоохранительных органов. Вот вы это право охраняете, охраняете. А преступность растет. И еще как растет-то. В кого ни ткни – тот вор, тот взяточник, тот бандюга, а этот фарцовщик, а та – путана. Хреново что-то охраняете! Тогда посылай свою контору на все четыре да приходи ко мне с концами. Веломобили будем клепать. Людям польза.