Двери во Тьме
Шрифт:
Он пропустил меня вперед, сам прошел следом. Номер у него было потеснее, но тоже вполне симпатичный – по сравнению с комнатой в общаге вообще хоромы, иначе и не скажешь.
– Куда сначала? – Федька открыл шкаф и вытащил оттуда свой тулуп.
– К Сергею бы надо – этикет соблюсти, и вообще… – сделал я некий жест руками, который должен был подразумевать, что нам не надо пренебрегать дружескими отношениями ни с кем из местных, особенно если этот местный здесь фигура влиятельная.
– Это само собой, – кивнул Федька, наматывая шарф. – Но
– Давай с Горыныча, – согласился я. – Сергей никуда не должен деться, по идее.
– Вот и я о том же. – Федька натянул вязаную шапочку, потом влез в толстый тулуп. – Ствол твой где?
Я распахнул дубленку, показал кобуру:
– Как-то неудобно им тут демонстративно светить.
– Да по хрен, в принципе, – задумался вроде он, но тоже последовал моему примеру: повесил кобуру на брючный ремень. – Скромность рулит, ты прав.
Мороз был не очень впечатляющим: солнце ушло, небо затянуло тучами, и похоже, вот-вот опять должен был начаться снегопад. Ладно, пусть сыплет, теперь мы точно никуда не собираемся: мы пока трое безработных. Служба закончилась – это уже без сомнения, – мародерка до весны замерла, а Настя осталась без своих летательных аппаратов, как ни прискорбно.
– А в сумке что? – спросил Федька.
– Тулуп, хочу в починку отдать. Где-то я на рынке ателье видел или что-то такое.
– Есть ателье, как раз скорняжное, за «Светлячком». Но сперва к Горынычу, – напомнил он.
– Да без проблем – туда и идем, руки не отсохнут.
На рынке было довольно людно, шумно, откуда-то отчаянно пахло свежевыпеченным хлебом, вызывая приступы голода. В «Светлячке», насколько я разглядел через окна, тоже было полно народу, причем народу едящего, вызывающего зависть. Федька пару раз тоже слюну сглотнул, я заметил, но шел он прямо, решительно и целеустремленно.
Пересекли весь рынок, обошли ряд недавно выстроенных из свежего теса магазинчиков, после чего оказались у знакомых ворот, ведущих на территорию каких-то в прошлом мастерских. В воротах топтался вооруженный немецким автоматом парень в большом тулупе и подшитых валенках, который никого не останавливал, а так, просто лениво поглядывал на проходящих и попыхивал папироской.
Горыныча нашли в цеху – он сидел в свой конторке возле горячей печки и что-то высчитывал, водя пальцем по строчкам в каком-то списке и активно щелкая костяшками больших счетов. Вот так, никаких калькуляторов.
– Здорова, Мить! – проявил Федька вежливость прямо с порога.
Я тоже поздоровался.
– Заходите, тепло не выпускайте, – махнул тот рукой в сторону стульев у стены. – На погрузке сейчас намерзся, до сих пор не отогреюсь. Чайку или чего?
Мы с Федькой переглянулись, после чего он сказал:
– Можно даже «чего» – не за рулем, понимаешь.
– Даже так? – удивился Горыныч, наклоняясь к тумбочке и вынимая оттуда бутылку чего-то такого, по цвету на коньяк похожего, и три граненых стопарика. – А я чета помню, что вы все спешите и выпивать вам некогда.
– Уже не спешим, до весны как минимум, – сказал Федька, расстегивая тулуп. – Мы, понимаешь, в Сальцево жить переехали случайно.
– Чего это вдруг? – даже замер с бутылкой в руках Горыныч.
– Да так, разошлись во взглядах на жизнь с местной властью, – ответил Федька, вешая тулуп на спинку стула и сбрасывая шарф.
– Во взглядах на что?
– На то, кому жить, а кому и не очень, – ответил я за Федьку, придвигая стул к столу. – Получилось, что им не очень, а мы – сюда, по традиции вроде.
– Ага, ну да, ну да, – немного обалдело закивал Горыныч. – А что не поделили-то?
– Да хрен его знает, если честно, – решил я в откровенность не пускаться. – Там большая заваруха началась… промеж «ветвей власти» склока, ну а мы вроде как под раздачу угодили, в самую середку. Ну и похоже, что нас превентивно решили убрать с картины… но неудачно.
– Вот как? – Горыныч быстро разлил из бутылки по стопкам, затем вновь полез в тумбочку и достал большую банку томатного сока. – Стаканов нет, из горла будем запивать. А насчет «убрать с картины»… вы их самих убрали, что ли?
– Да вроде как, – кивнул я, взяв стопку в руку. – Кстати, тебе такая фамилия, как Могилевич, говорит о чем-нибудь?
– Говорит. – Горыныч протянул руку, чокнулся со мной рюмками. – Ну давайте за то, что с картины не стерлись.
Все выпили. В нос шибануло какими-то травами, вроде даже мятой немного. Не дамский напиток, но вполне приятный. Взяв у Федьки из рук банку с соком, приложился к горлышку, отпил, смыв резкий привкус.
– Хорошо, – мотнул головой Федька. – Это что вообще было?
– А это спиртяга на травках, чуть разбавленная, конечно, – сказал Горыныч, принимая банку. – Так чего насчет Могилевича?
– Просто поинтересовался, кто это такой, – пожал я плечами.
Теплая волна от выпитого блаженно растекалась по всему телу, простенький кабинетик Горыныча в обшарпанном складе показался теперь чуть ли не дворцом.
– В Америке таких «кредитными акулами» называют, – ответил Горыныч. – Дает деньги в рост без всякого обеспечения и под дикий процент.
– Почему без обеспечения? – удивился Федька. – Твои яйца или коленки – обеспечение хоть куда: ты лучше с домом расстанешься, чем с мужским достоинством. Или я не прав где?
– Да не, прав, все верно, – кивнул Горыныч. – В общем, сидит Сема на задах «Трех семерок» в маленьком флигельке, и на него человек пять сборщиков пашут.
– А крыша ему кто? – поинтересовался Федька. – Не сам же по себе такой умный? И смелый, главное.
– Егор, то есть Егоров, хозяин карьера, – ответил Горыныч и, наткнувшись на мой непонимающий взгляд, пояснил: – Там кирпичный, шиферный и плитку стали делать – промышленник местный, член Горсовета. Один из первых людей в городе. С прошлым человек. И с будущим, похоже.