Двое из будущего. 1901-...
Шрифт:
Через пару дней мне пришлось смотаться к Зубатову. Провел у него пару часов, попивая горячий чай, ожидая, когда его люди подготовят для меня необходимые документы и письмо, которое я буду обязан отдать по приезду в Порт-Артур одному из жандармов. Вернее, что самое смешное, по проезду через Харбин я обязан буду сойти с поезда и отметиться перед тамошним начальником, а потом следовать до конечной станции и отметиться перед начальником Порт-Артурской линии генерал-майором Мищенко, Павлом Ивановичем. Ему и передать необходимые бумаги. Он-то за мной и будет приглядывать, с ним-то мне и предстоит тесно сотрудничать. Впрочем, меня это не сильно волновало — все-таки мне дано разрешение от самого Николая заниматься всем, чем только мне угодно. Могу тратить деньги как моей душе угодно. Покупать оружие
Через несколько дней мне настала пора уезжать. В полдень, в солнечную и теплую по-весеннему погоду, когда воробьи оглушительно расчирикались, а ветерок приносил с собой только запахи ранней весны, я стоял на перроне в окружении своих родных и близких и сердечно со всеми прощался. Маришка, расстроенная моим отъездом, не отходила от меня ни на шаг, все время прижималась и поглаживала меня, то по спине, то по плечу, молча по-бабьи причитая и заглядывая в глаза, словно прощаясь навек. Мишка, серьезный и понурый, долго жал мне ладонь, обнимал, говорил теплые слова. Хоть и была это поездка запланирована давным-давно, а все равно он волновался. Случиться могло все что угодно — шальные пули дураков любят. Ведь я, по его мнению, никем другим, после моей беседы с Марией Федоровной, не являлся. Настоящий, форменный дурак, что не умеет следить за своим языком. Анна Павловна, внешне холодная и скупая на эмоции, тоже не удержалась и, тихо всплакнув, утирала слезу уголком платочка и целовала меня в щеку. Но больше всех волновалась Зинаида, что тоже увязалась за мной на вокзал, чтобы проводить. Уж та не скрывала своих эмоций — наговаривала, причитала, жалела меня и бесконечно пересчитывала мои чемоданы. Бегала туда-сюда, вполголоса поругиваясь на вокзальных грузчиков, срывая на них свое раздражение, заставляя как можно аккуратнее производить их погрузку. В нашу узкую компанию она не лезла — успела со мной проститься заранее. Еще с утра всплакнула при мне, по-бабьи пожалела, да и перекрестила украдкой, улучив момент. В общем, не смотря на довольно-таки хороший и почти весенний день, прощание у нас получилось довольно грустное. Даже чересчур, а мне не этого хотелось. Из всей компании лишь один я улыбался и старался шутить, посмеиваясь над их трагичными физиономиями. Да Дашка, что не могла усидеть на месте, все время шныряля по перрону, с задорным смехом улепетывая от приставленной няньки.
— В общем, шли телеграммы с каждой крупной станции, — наставлял меня Мишка. — Не теряйся. Письма пиши раз в неделю. Нужны будут деньги — только сообщи. Надеюсь, не все за раз потратишь, растянешь на какое-то время.
— Да ладно, чего ты? — отмахивался я от него. — Как будто насовсем уезжаю.
— А ты слушайся своего друга, — поддержала Маринка Михаила. — Мы все за тебя переживаем. Дашенька уже совсем большой станет когда ты вернешься. Да и вернешься ли? Не придется ли мне как женам за своими декабристами к тебе уезжать?
— Ой, да бросьте вы, в самом деле! Чего вы раньше времени меня хороните? Я ж всегда говорил, что вернусь самое позднее в пятом году. Вы тут сами без меня делов не натворите, расхлебывай потом.
— Уж без тебя-то точно не натворим, — усмехнувшись, заверил Мишка. — Ты сам там, давай аккуратней. На рожон не лезь, героя не играй. Ты и жене и мне живым нужен. Война с японцами хоть и важное событие, но не самое главное. Самое главное у нас будет после этой войны, а без тебя мне будет сложно. Поэтому, если что — беги. Плюй на приличия и делай ноги. Да хоть японцам в плен сдайся, все лучше, чем в деревянный макинтош прописаться. Потом разберемся.
— О-о, господи, — только и оставалось мне прошептать, в который раз выслушивая наставления своих близких. — Да понял
— А ты не возмущайся, — опять поддакнула Маришка. — Михаил дело говорит. Ну их, этих япошек. Ты домой целым вернись.
— Ну, все-все! — возмутился я, поднимая руки. — Сейчас наговорите, вообще никуда не поеду — побоюсь.
Они все промолчали. Понимали, что такой возможности у меня нет. Кстати подбежала Дашка, ткнулась носом мне в ногу и обняла ее. И я, наклонившись, подхватил ее на руки, горячо поцеловал в щеку. Но доче это не понравилось, она скривилась и стала отпихиваться руками, требуя отпустить ее на землю. Недотрогой растет — не любит когда с ней сюсюкаются и зацеловывают. Особенно не любит нежностей со стороны матери, категорически закатывает истерики, если просекает малейшие попытки ее поцеловать, чем очень огорчает Маришку.
— Ну, ладно, кажется пора, — сказал я, глядя вслед убегающей дочери, которая опять обманула играющую в поддавки молодую няньку. — Зина, чемоданы все погружены?
— Да, Василий Иванович, все.
— А проектор с камерой? Ничего не разбили?
— Как можно? Все целенькое, все аккуратненько.
— А два моих орла как погрузились?
— Да чего им станет? Залезли сразу же и носы к окнам приклеили. Жрут уже чего-то
Это она про моих архаровцев, что согласились отправиться со мной в путешествие. Подчиненные Орленка, из охраны. Тоже бывшие солдаты, исполнительные, трудолюбивые, но очень любящие пускаться в различные авантюры. И да… оба с весьма гнусными рожами. С такими, что добропорядочный гражданин предпочтет на неосвещенной части улицы перейти на другую сторону, нежели попытать счастья мимолетной встречи с этими индивидами. В общем, Орленок постарался на славу и подобрал для меня самые сливки.
— Ну что? Давайте, что ли напоследок обнимемся? — сказал я и сграбастал Мишку в крепкие объятия. Подавил его слегка, похлопал по спине. Отпустил друга и переключился на Анну Павловну. Ее я обнял аккуратненько, прикоснулся щекой. Она еще раз всхлипнула, а когда я отстранился, спешно достала из сумочки небольшую фотокарточку и сунула мне в руки. Я глянул мельком — это их семейная фотография, что они сделали специально для меня.
— Что ж, Зинаида, давай и с тобой обнимемся, — сказал я и, не спрашивая ее согласий, сграбастал ее и довольно крепко сдавил. Она только и сумела, что пискнуть. А потом отстранилась от меня и как-то странно, бочком-бочком отошла на несколько шагов. Оно и понятно — господин с прислугой так никогда не прощается, не принято. А мне было плевать. Зина почти уже стала членом моей семьи.
— Ну что, Маришь? — вопросил я жену. — Привезти тебе настоящего индийского йога? Опять станешь заниматься по утрам?
— Ой, да ну тебя, все шутишь. Не нужен мне никакой йог. Ты сам вернись.
— Хорошо, договорились, — весело ответил я и неожиданно сграбастал супруги и горячо поцеловал. Вышло несколько вызывающе, Анна Павловна с Зинаидой даже отвели взгляд. Но мне все равно. Через несколько долгих секунда оторвался, выдохнул браво и, подарив моим родным лучезарную улыбку, бодро сказал. — Выше носы! Рубикон пройден. Дальше будет только интереснее.
И с этими словами я поднялся в тамбур вагона. Махнул оттуда смазано рукой и нарочито медленным шагом пошел по коридору до своего купе. Видел я в окна их лица — смурные, встревоженные. На Маришке лица нет — побледнела так, словно заживо хоронит меня. Признаться и мне это расставание далось очень тяжело и скрывал я свое волнение под маской веселья. Не хотел, чтобы прощание прошло под горючие слезы. И вот я вошел в купе, упал на диван, прислонился спиной к деревянной перегородке. И только тут выдохнул и позволил себе расслабиться. И маска шута сползла с физиономии.
Прозвучал последний и продолжительный гудок паровоза. Захлопнулась дверь вагона, проводник пробежал по коридору. Я вышел из купе к окну, чтобы еще раз помахать своим родным. Они все так и стояли на перроне, всматривались в окна. Увидели меня, замахали. Мишка что-то говорил, но я его не слышал. Маришка утирала слезы платком, что предательски катились по щеке. Поезд тронулся. Дернулись вагоны, громко стукнулись сцепки, и я покатился вдаль, в новое, еще ненаписанное будущее.
Конец второй книги