Двое в обществе: интимная пара в современном мире
Шрифт:
Норберт Элиас [Элиас, 2001] отмечал, что в ходе цивилизационного процесса эротическая интимность постепенно ограничивается частной сферой и в конечном счете оказывается за сценой. Тщательно скрываемая от посторонних глаз спальня стала единственным пространством для телесной интимности. Оказавшись на публике, эротическая интимность вызывает чувства смущения и стыда.
Стремление к сакрализации сексуальной интимности имеет универсальный характер: им в той или иной степени пронизана вся письменная история человечества. О дописьменной истории в данном случае лучше не говорить, так как гипотезы относительно духовной
Из множества телесных практик эротические и сексуальные выделяются в морали в особую категорию, наделяемую сакральным и символическим смыслами. Поцелуй и секс оказываются не просто техниками получения удовольствия: они становятся символами, смысл которых находится далеко от логики телесности, организованной вокруг простого принципа поиска удовольствия и минимизации дискомфорта. В традиционных обществах за нарушение сакральных границ супружеской интимности наказывали самым жестоким образом вплоть до смертной казни, приравнивая это «преступление» к осквернению святынь и предательству своего государства.
Фридрих Энгельс [Энгельс, 1961] показал, что за сакрализацией сексуальной верности стоят вполне рациональные аргументы: нарушение супружеской верности чревато воспитанием чужого ребенка, которому будет передано наследство. Таким образом, сакральный принцип верности обеспечивал передачу наследства биологическим детям главы семейства. В условиях отсутствия противозачаточных средств корреляция супружеской неверности и такой перспективы была очень высока. Причем этот риск распространялся и на добрачные отношения. Кроме того, вне брачного контекста для женщин был огромный риск перспективы получения позорного в традиционном обществе статуса матери-одиночки.
Пережитки такой сакрализации на уровне морали встречаются и по сей день: побои и убийства на почве ревности представляют собой практику, распространенную во всем мире, а государственное правосудие нередко рассматривает приступы ревности на почве «осквернения священных уз» как смягчающее обстоятельство. Например, ст. 107 (п. 1) Уголовного кодекса Российской Федерации в качестве смягчающего обстоятельства рассматривает «состояние аффекта» (сильного душевного волнения), причиной которого могут быть «тяжкое оскорбление» или «аморальные действия» потерпевшего. Убийство одного человека в состоянии аффекта может быть наказано исправительными работами на срок до двух лет, ограничением свободы на срок до трех лет, принудительными работами на срок до трех лет или лишением свободы на тот же срок. Менее тяжкие последствия аффекта от оскорбления чувств (например, побои) часто вообще под разными предлогами не принимаются к рассмотрению [ «Я могу тебя убить…», 2018].
Противоречие биологически обусловленного стремления к удовольствию и сакрального принципа всегда и везде толкало к нарушению последнего. Христианский миф об Адаме и Еве, которые не побоялись Самого Бога и перспективы изгнания из Рая, отдав приоритет принципу удовольствия, – классическая формула такого конфликта, порождающего практическую нравственность, существенно отклоняющуюся от нормативной морали даже в религиозных обществах (нельзя, но если очень хочется, то можно тайно).
Распространение философии рационализма вполне закономерно требовало подвергать все сомнению и проверке. Не стали исключением и сакральные принципы, охраняющие границы интимности. Над ними повис вопрос: «А почему, собственно, надо отказываться от телесных удовольствий?» Пока в головах у людей крепко сидит вера в неизбежность наказания на том свете за грехи этого света, объяснить легко: «Так Бог велел!» А если Бога в голове нет?
С интимными парами, не освященными узами брака, еще сложнее. В сакральных текстах форма таких союзов не прописана, поэтому ссылка на Бога не работает. Моральные же принципы рукотворны, а потому открыты сомнениям и модификациям. Мораль, отрываясь от религиозных корней, освященных традицией, открыта ветрам плюрализации. И здесь возникает возможность выбрать мораль под себя.
В наиболее радикальной форме эти сомнения выразились в принципе «стакана воды», ставшем популярным в 1920-е годы: секс – это такой же естественный физиологический акт удовлетворения базовой потребности, как и утоление жажды. Следовательно, он не связан с социальными предпосылками (например, принадлежности к одной паре, верностью партнеру). Истоки этого принципа – в идеологии и практике движения за равенство социальных прав женщин и мужчин еще с середины XIX века. Однако до изобретения эффективных средств контроля рождаемости этот принцип сталкивался с риском воспитания ребенка без отца.
И только с появлением в 1960-е годы противозачаточных таблеток принцип сакрализации сексуальной верности партнеру потерял очевидную рациональную основу, что дало толчок сексуальной революции, разрушающей сакральность эротических и сексуальных практик. У последних остается лишь один фундамент: вера в незыблемость и очевидность моральных и религиозных принципов верности. Однако большое количество абортов и рождений детей без перспективы создания полной семьи (особенно среди подростков) свидетельствует, что возможности контроля рождаемости по-прежнему используются далеко не всеми.
Категории знака, символа и ритуала давно вошли в широкий обиход разных наук. С одной стороны, этот факт отражает наличие общего языка в разных сферах познания и практики. С другой – нельзя игнорировать то, что категории, будучи инструментом познания, не могут быть универсальными. Так, логика их использования в изучении религиозной жизни африканских племен, представленная в классической работе Виктора Тёрнера «Символ и ритуал» [Тэрнер, 1983], не может быть просто заимствована для микроанализа романтических отношений в современном российском мегаполисе. Инструментарий должен быть адаптирован для решения конкретных задач.
Знаком является все, что подвергается интерпретации, считывается. Функцию знака выполняют эмоции, по которым люди распознают наличие или отсутствие интереса и влечения, их характер, интенсивность. По внешнему виду пытаются распознать внутренние свойства человека. Например, спортивное телосложение может интерпретироваться как проявление способности к самоконтролю, мобилизации, а избыточный вес говорит не только о состоянии здоровья, но и об образе жизни, расслабленности, лени. Жизнь оставляет следы, которые в межличностной коммуникации выполняют функцию знака. Так, увлечение алкоголем и наркотиками оставляет отпечатки, которые считываются.
Символ – искусственный, сконструированный знак, который на что-то указывает, что-то обозначает, к чему-то отсылает. Это «что-то» не открыто непосредственному наблюдению. Символ здесь, а «что-то» – где-то. Значение символа не очевидно и не лежит на поверхности. Сколько на символ ни смотри, а его смысл сам по себе не прояснится. Его значение – результат своего рода согласования, договоренности (например, кольцо на пальце левой руки – символ развода), обучения социальным канонам. Люди, которые об этой договоренности не знают, могут приписывать символу совершенно иные смыслы, как и люди, находящиеся в иной культурной или субкультурной среде. Примером такого символа в интимных отношениях можно назвать цветы: каждый цвет несет свой особый смысл, что позволяет превратить букет в текст, понятный владеющему таким языком.