Двое в одних штанах
Шрифт:
– Спасибо. – Дима не вполне понимал, чем он может быть доволен и попытался проследовать дальше.
– А вы знаете, что он профессор?
Пришлось остановиться – не бросать же реплики через плечо.
– Нет, я не знал, – ответил Дима и тут же догадался: так вот почему ему назвали столь непомерную сумму гонорара. Однако означает ли сей факт, что по данной причине этот специалист больше специалист, чем другие?
Словно отвечая на его вопрос, женщина веско сказала:
– Так знайте, – и высоко подняла указательный палец вверх. Видимо, этот жест должен
Дима кивнул. Женщина кивнула ответно, закрепляя таким образом в Диме открытое ему знание.
– Вам в последнюю дверь направо, – добавила она.
Дима решительно и упруго направился к последней двери, рассчитывая построить свой разговор с профессором так, чтобы тот сказал и, может быть, даже сам передал Марье Павловне, что он, Дима, удачливый, способный, практически здоровый молодой человек, которому услуги психоаналитика вовсе ни к чему.
Комнаты, мимо которых он шел, были пронумерованы, а кое-где и подписаны: «Охрамкова Т. В.», например, или «Солнечный круг». И было совершенно непонятно, куда же он все-таки попал, что означают загадочные буквы «Д» и «З» и чем занимаются в остальных помещениях.
Открыв нужную ему дверь, Дима сразу перенесся из современной офисной атмосферы в настоящий профессорский кабинет – с массивным столом и креслами по обе стороны от него, с книжным шкафом, тяжелыми портьерами на окнах и портретами двигателей науки на стенах. Несколько чуждо выглядела здесь кушетка, стоящая по левой стене от двери, но она была умело задекорирована, так что вполне сходила за козетку, весьма подходившую по духу ко всему остальному. – Здравствуйте, – поднялся ему навстречу из-за стола лысоватый и слегка отяжелевший с возрастом мужчина. Он гостеприимно отвел одну руку, как бы обводя обстановку и предлагая гостю чувствовать себя в ней свободно, а другую протянул для рукопожатия. Никакого белого халата на нем не было – обычные брюки и рубашка со свободным воротом. Пиджак висел на спинке кресла.
Дима был несколько ошарашен таким радушным приемом. Он почему-то считал, что разговор будет сухим и деловитым. Видимо, сказывался недостаток опыта в общении с профессорами от медицины. Находясь в этом растерянном состоянии, он присел в массивное кресло у стола, на которое ему указал хозяин, и невольно откинулся на мягкую спинку. Такое положение тела сразу снимало всякую излишнюю активность, располагало к расслабленности и душевным излияниям. Дима почувствовал это с некоторым опасением и решил выпрямиться, избегая коварной спинки. Спинка не торопясь притянула его обратно. Все-таки комфорт, и в особенности комфорт тела, – главное благо, навязанное нам цивилизацией.
– Ну, рассказывайте, – с радостным ожиданием произнес хозяин кабинета, сам усаживаясь в такое же кресло по другую сторону стола.
– Честно говоря, мне не слишком-то понятно, что я здесь делаю, – не кривя душой ответил Дима.
– О, в этом мы обязательно разберемся. И вы станете все понимать.
– Да я и так все понимаю. Просто мне не вполне ясно, зачем я здесь.
– Говорите, говорите, не волнуйтесь. Я вас внимательно слушаю.
– Я не волнуюсь, – начал слегка раздражаться Дима. – Послушайте, Генрих Витольдович, мой Босс…
– Как же, Павел Иванович, – довольно кивнул профессор. – Очень современный руководитель. Он прекрасно осознает, насколько необходимы помощь нашей науки и индивидуальный подход.
– Да, наверно… В общем, это была его идея.
– Прекрасная идея, – радостно сообщил Генрих Витольдович.
– Прекрасная идея, – сдерживая себя, подтвердил Дима. В конце концов, этот профессор пока ни в чем не виноват – не он же направил его сюда.
– Наверняка не обошлось без участия Марьи Павловны. Вы знаете Марью Павловну?
– Да, немного.
– О, это прекрасная, умнейшая женщина. А какая жена и мать! Ну, продолжайте, продолжайте спокойненько.
– Я и так спокойненько… Только в эту галиматью, извините, совершенно не верю. Я способен сам…
– Сам, конечно сам, – незамедлительно согласился Генрих Витольдович. – Вы не волнуйтесь. Мы сейчас вместе разберемся, на что вы способны, а на что – нет.
– Мне не хотелось бы тратить ваше время на…
– Правильно, – умиротворенно кивнул Генрих Витольдович. – Мое время дорого, как вы заметили. Так что не будем его тратить впустую. Начнем с самого начала.
– С самого начала я сказал, что не слишком понимаю, что я здесь делаю.
– Правильно, правильно, – удовлетворенно отметил Генрих Витольдович и что-то записал в аккуратной тетрадочке, лежавшей перед ним на столе. – А что вас сейчас беспокоит?
– Что я опоздаю на свидание, – категорично заявил Дима. Он подумал, что вязнет в этой манере своего собеседника, решительного разговора о полном и окончательном здоровье не получается. Может, нахамить? Бог с ней, с Марьей Павловной. Авось как-нибудь пронесет.
– Н-да, – понимающе свесил голову Генрих Витольдович, – что ж, это очень хорошо.
Фраза прозвучала жизнеутверждающе, хотя было непонятно что вселяет в профессора такой оптимизм: то, что у Димы должно состояться свидание, что он может на него опоздать или что способен беспокоиться о своем опоздании. Пока Дима размышлял об этом, Генрих Витольдович сделал несколько пометок в своей тетрадочке и непринужденно продолжил:
– Мне бы хотелось, однако, чтобы вы вдумчиво рассказали, так сказать, об истоках вашего бытия.
– Моего бытия? – Я имею в виду ваше детство.
– Мое детство?
Диме стало смешно. И в кино, преимущественно американском, и в художественной литературе психоаналитики именно так всегда и поступали: вы-уживали разные факты из детства, туго переплетали их с событиями настоящего и неизбежно находили у несчастных страждущих кучу маний, требующих незамедлительного извлечения из организма пациента для его вящего спокойствия и душевного здоровья.
– Слушайте, это какой-то поверхностный подход, – перешел на свой привычный иронический тон Дима.