Двое в океане
Шрифт:
— Дай задний — обоими!
Вырваться из плена батискафу не хватало сил. Сеть оказалась крепкой, видимо, краями она намертво зацепилась за вершины окружающих скал.
— Юра, выходи на связь! И микрофон дай мне!
Когда «Онега» ответила, Каменцев неторопливо, четко выговаривая каждое слово, сообщил:
— Я — «Поиск». Глубина девяносто семь. Время на борту пятнадцать сорок семь. При попытке всплыть аппарат застрял в старых рыболовных сетях. Делаем все возможное. Пока безуспешно. Прием!
Некоторое время «Онега» хранила молчание — переваривала весть. Потом в течение долгих минут где-то во тьме кабины микрофон все хрипел,
— На какое время запас кислорода? — потребовал ответа динамик.
Там, на «Онеге», известно на какое, но, наверное, спрашивали потому, что не знали, что сейчас надо спрашивать.
— На сутки, не больше!
— Понятно… — вяло, как бы в раздумье проскрипел динамик, сделал томительную паузу — думал. И вдруг снова громко рявкнул, словно обеспокоился, не впали ли пленники в уныние: — Держите хвост пистолетом, ребята! Выручим!
— Выручим… — нервно засмеялся Медведко. — Это Кулагин. Ему там просто красоваться у микрофона. А нас найти все равно что иголку в сене. По теории вероятностей шанс близкий к нулю.
— Не скули! — недовольно отозвался Каменцев.
— Теория вероятностей полна загадок, — вставил свое Смолин. — Вот вам реальный факт: однажды в Монте-Карло выигрыш выпал на одно и то же число подряд двадцать девять раз. Вероятность сказочно ничтожна! И все-таки так было…
— Надо же! — удивился Медведко.
— Всякое бывает… — философски заметил Каменцев.
С этого момента настала томительная пора ожидания.
В иллюминатор смотреть надоело, ничего в нем не менялось, больше того, неприятно было в него смотреть — теперь казалось, что за бортам был уже не влекущий, завороженный покоем мир, а пол сырого холодного подвала. Временами обитатели батискафа перебрасывались фразами. Медведко вдруг вспомнил, что сегодня на ужин пельмени, а у него как раз к пельменям имеется соевый соус — в Италии купил. Каменцев ни с того ни с сего деловито предупредил: надо обязательно закрасить на борту «Поиска» глубокую царапину, которую получили вчера, задев о скалу. Потом Смолина спросили, не знает ли он хороших стихов. Раньше много знал, да все позабылось. Как там у Жуковского в «Кубке»? «А юноши нет и не будет уж вечно…» Как раз к ситуации! А что, если прочитать те, что прислала Люда?
Твои уходят корабли, А я — как рыба на мели…Тоже не подходят. Он попытался представить себе лицо Люды — и не смог. Какие у нее глаза, брови, волосы? Все было расплывчато, неясно… Теперь между ними не только тысячи километров дороги по суше и морю, но и десятки метров водяной толщи, которые, оказывается, более непреодолимы, чем километры. Зато явственно представилась Ирина, даже ее голос, и он понял, что ему очень хочется ее увидеть. Несмотря ни на что!
Смолин нащупал блокнот, привязанную к тесемке шариковую ручку, на ощупь вывел на первом листке: «Тришка, где ты?»
Конечно, батискаф когда-нибудь найдут, и его тело тоже, и блокнот рядом с ним. Надо бы поставить глубину, дату и время. Сколько сейчас времени?
— Юра! Который час?
Медведко будто ждал этого вопроса, с охотой сообщил:
— Пятнадцать пятьдесят.
Значит, прошел лишь час после того, как они застряли. Смолин почувствовал, что у него начинают замерзать ноги. В таком положении даже в водах тропического океана охлаждение наступает быстро.
Нет, так нельзя. Надо что-то придумать, на то он и теоретик.
— Ребята, не попробовать ли нам сделать вот что. Создать максимальный крен на нос. Давайте-ка все трое притиснемся как можно ближе к носовой части и начнем батискаф раскачивать, а для усиления крена включим на полную оба мотора. Я вот сделал в уме расчеты: если учитывать силу подводного течения, инерцию и вес судна, то…
Они поверили в эти расчеты как в заклинание, с отчаяньем обреченных. Действовали разом, на одном дыхании, словно были единым организмом, устремленным к почти недосягаемой цели. И роковые обстоятельства, которые мертвой хваткой вцепились в «Поиск», поддались, раскрыли створки капкана под натиском не столько мускулов людей и мощи изнемогающих от напряжения моторов, сколько под напором вдохновенного порыва человека к спасению.
Кабина батискафа вдруг стала стремительно наполняться светом, и через несколько минут в ее верхний иллюминатор ударил тугой солнечный луч, весело блеснул на молодых зубах Юры Медведко. Батискаф закачался на волне. Спасены!
— Вот что значит понимать в теории невероятностей! — сказал Юра, отвинчивая крепления люка.
Когда Смолин спрыгнул с моторки на площадку лацпорта, со всех сторон к нему потянулись руки, поздравляли с возвращением. Где-то рядом взахлеб трещала кинокамера. Смолин услышал приказной тенорок Шевчика:
— Встаньте сюда! Ближе! Еще ближе! Пожимайте руки! Еще раз!
На этот раз Смолин подчинялся напористому тенорку почти бессознательно и покорно — бог с ним!
Рука Золотцева была влажной и вялой, а губы бескровными.
— Если бы вы знали, что я пережил за это время! — бормотал он, понизив голос, чтобы не слышали другие. — Ведь это я вас уговорил на спуск…
Они поднялись на кормовую палубу. Наверное, здесь собрались почти все, кто находился на «Онеге». Его глаза сразу же отыскали в толпе Ирину. Она вскинула руку, словно хотела, чтобы он увидел ее, но рука вдруг потеряла уверенность и слабым движением пальцев устало провела по лбу.
— Что будем делать, Всеволод Аполлонович? — спросил Золотцева Каменцев. — По плану еще одно погружение.
В глазах гидронавта полыхал мальчишеский азарт.
— Бог с вами, голубчик, какое там погружение! После всего, что случилось! — покачал головой Золотцев.
— Но ведь Крепышин ожидает, — не отступал Каменцев.
— Крепышин не пойдет! У него давление!
— Что ж, получается, не закончим работы, — вздохнул Каменцев. — А мы с Константином Юрьевичем такое видели! Закачаешься! Похлеще всего остального.