Двое в океане
Шрифт:
— Вы отважные девушки. Мы восхищаемся вами, — продолжала «Онега».
— Благодарим! — Голос капитана яхты снова окрасился юным задором.
Литвиненко выхватил у Смолина микрофон и крикнул в него неожиданно по-английски и вполне грамотно:
— Девушки, а в чем вы нуждаетесь? Может быть, продукты, вода?.. Говорите!
— В чем нуждаемся?.. — Некоторое время динамик негромко шипел и потрескивал, потом раздался смешок и озорной голос: — Мы нуждаемся в мужчинах!
Литвиненко опешил, растерянно протянул микрофон Смолину. Тот давился от смеха.
— Это для
Динамик помолчал, словно в раздумье.
— Сто двадцать, говорите? — Жаклин придала тону деловую озабоченность. — Мы подсчитали… Сто двадцать на троих… Справимся!
Рулевой прыснул, зажав ладонью рот, а Литвиненко схватил бинокль, выскочил на крыло мостика и направил тоскливый, усиленный оптикой взгляд в океан, где порхали на ветру нежные лепестки парусов такого хрупкого отважного женского суденышка.
— Бывает же… — почти простонал Литвиненко и, спохватившись, снова потянулся к микрофону: — Девушка, а какие у вас радиопозывные? Сообщите, пожалуйста!
— А зачем вам? — игриво поинтересовалась яхта.
— Да так, на память.
Яхта сообщила, и Литвиненко поспешно записал на листке, а листок спрятал в карман.
Они долго провожали взглядами оставшееся за кормой «Онеги» крохотное суденышко, до тех пор, пока не поглотила его косматая океанская даль.
— Ребята, оказывается, вам и не нужен переводчик, — сказал Смолин. — Сами все понимаете.
Вахтенный помощник махнул рукой:
— А что толку понимать-то?
Возле столовой команды на доске объявлений повесили новую афишу: «Сегодня в 19.30 уникальный вечер отдыха: танцы в Бермудском треугольнике. Спешите! Спешите!»
Это была затея Крепышина. Его выбрали в судком, где он отвечает за культурно-массовые мероприятия. Из всех мероприятий его душе наиболее близки танцы. Говорят, Крепышин первоклассный танцор.
Танцы в Бермудском треугольнике Крепышин замышлял давно. Он любил экстравагантные ситуации.
— Как говорил Остап Бендер, командовать парадом буду я! — сообщил он за завтраком в кают-компании. — И на первый вальс приглашаю вас, Нина Савельевна. Специально для вас в фонотеке мы нашли старинный вальс «Над волнами».
Доброхотова зарделась:
— Принимаю приглашение. Почему бы не тряхнуть стариной? Помню, двадцать лет назад, во втором рейсе…
Значит, сегодня «Онега» пересечет невидимую границу этого самого, как о нем говорят, «пресловутого» треугольника, невеликого пространства океана, образованного на карте линиями, проведенными от Бермудских островов к оконечности полуострова Флорида, оттуда к северному берегу острова Гаити и снова к Бермудам. Именно в этом сравнительно небольшом пространстве, как свидетельствует давняя молва моряков, да не только молва, но и подлинные, протокольно зафиксированные вахтенными журналами факты, происходят вещи странные, порой необъяснимые, именно здесь больше, чем в других районах Мирового океана, погибает кораблей, причем некоторые безвестно и бесследно.
И хотя многие ученые посмеиваются над «россказнями о бермудских кознях», считают, что беды там случаются по причине дурной погоды и интенсивного судоходства, однако даже у скептиков в душе прячется тревога. Все-таки часто погибают там корабли!
Вечер танцев не состоялся.
К середине дня океан приутих, лишь колыхала его обычная зыбь, небо было почти безоблачным, тишь да гладь, но с людьми происходило что-то странное. Многие не выходили из кают, а те, кого увидел Смолин на палубе, пребывали в подавленном настроении. Наверное, подумал Смолин, причина этому — воздух, насыщенный такой свинцовой тяжестью, словно над твоей головой до предела спрессовалась земная атмосфера, придавила плечи, загустила в жилах кровь, проникла, казалось, в каждую клетку.
К обеду пришли немногие. Даже Клифф опоздал. Борщ в миске уже остыл.
— Не хочется, — сказал он, отодвигая тарелку. — Представляешь, Кост, даже борща не хочется! Снова радио слушал. Ничего хорошего.
Обеспокоенный, что не пришел Солюс, Смолин заглянул к нему в каюту. Старик сидел с понурыми плечами за письменным столом и сосредоточенно крутил ручку транзистора.
— Не ловится. Сперва перестала ловиться Европа. Теперь еле-еле прослушивается Америка. А до нее отсюда рукой подать. Бермудские козни!
— Вы так считаете?
Солюс обернулся и серьезно посмотрел на Смолина:
— А почему бы им не быть? Помните, у Шекспира: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»?
Это была шутка, и Орест Викентьевич должен был бы улыбнуться — мягко, спокойно, по-стариковски мудро. Но не улыбнулся.
— Происходит что-то непонятное, — сказал ему Смолин. — Всех как подменили.
— А вы были у Алины Азан? Сходите! Она вам объяснит.
— Давление?
— Давление. — Солюс досадливым движением руки выключил транзистор, который источал лишь утомительный треск. — Даже меня, старика, проняло. Бывалого старика!
Смолин вышел на палубу. Может, свежий воздух принесет облегчение? У борта стояла Доброхотова. Она взглянула на него тусклыми притухшими глазами.
— Плохо себя чувствуете?
— Не то слово! Будто свой смертный приговор услышала. Столько плавала, а подобное даже со мной впервые. Знаете, что это? Голос бури. Нас накрыла волна ультразвука. Здесь, в Бермудском, такое бывает. Идет шторм и заранее предупреждает звуком. Всеобщая подавленность. Как психоз. Сегодня вы не увидите ни одной улыбки.
Улыбку Смолин все-таки увидел. Проходя мимо лаборатории Файбышевского, он заметил, что дверь приоткрыта. И уж, конечно, не мог не заглянуть туда. Ирины не было. У процедурного стола горбилась просторная спина Файбышевского — он склонился над микроскопом. Услышав скрип двери, обернулся. У него было матовое, словно оледеневшее лицо, он с трудом поднял тяжелые, набухшие, как от водянки, веки, задумчиво взглянул на Смолина, вроде бы не сразу узнав его, и вдруг… улыбнулся.
— Мы все-таки нашли то, что искали, — тот самый адаптоген! — прогудел он. — Еще несколько таких проб — и рейс можно, по крайней мере для нас, считать успешным. Повезло!