Двоепапство
Шрифт:
– Так далеко? Потерять почти половину земель…
– Меньше, дядя. То, что западнее Александрии, не должно сильно интересовать итальянцев. Или их взгляд обратится туда не сразу. Нам нужно время для того, чтобы джихад стал не просто словом. Угрозу сразу видно лишь мудрецам да тем, кому Аллах нашепчет. Остальные прозреют не сразу.
Повисло недолгое, но многозначительное молчание. И всё же султан сумел погасить вспыхнувший было гнев. Более того, готов был смириться с потерями, но лишь с яростно горящей в душе надеждой на то, что пламя джихада, которое они с племянником вознамерились раздуть из искр, поглотит неверных, а ему вернёт все имеющееся ныне и даже сверх того. Ведь только истинно верующие достойны повелевать
***
Франция, Париж, конец января 1497 года.
Если чему и стоило научиться любому монарху, так это умению осознавать, когда стоит продолжать намеченные планы, а когда стоит аккуратно их спрятать до лучших времён, изменить до неузнаваемости, а то и просто забыть, подобно ночному кошмару.
Именно подобием ночного кошмара стали недавние известия, пришедшие из Рима и подтверждённые несколько позже наблюдателями в Мамлюкском султанате. Снова Борджиа совершили неожиданный ход, начав новую шахматную партию, теперь против мамлюков. И вновь использовали положение Родриго Борджиа, его возможности понтифика, объявив новый Крестовый поход, теперь с целью возвращения Иерусалима. Возвращения не себе, не уже давно забытому Иерусалимскому королевству, а всем и одновременно никому.
Не просто слова, а сразу же подтверждённые делами. Ведь Александр VI выступил с очередной своей речью спустя пару дней после того, как итальянский флот отплыл в сторону мамлюкского побережья в стремлении пройтись огнём и мечом по всему, до чего получится дотянуться. Италия вновь удержала за собой знамя, положение духовного и военного лидера. Вдобавок в речи прозвучали, помимо призывов оказать должную поддержку благому делу, успокаивающие слова для того, кто мог представлять угрозу для замыслов Борджиа. Успокаивал понтифик османского султана, но делал это так, что ни у кого не могло возникнуть и мысли о том, что викарий Христа каким-либо образом заискивает перед недавним врагом.
Он и не заискивал. Более того, печалился, что недавно завершившийся Крестовый поход лишь ослабил Османскую империю, но не сокрушил окончательно. И что подписанный мирный договор не даёт возможности окончательно добить ядовитую змею, засевшую в Риме Восточном, Константинополе. Ибо данное Борджиа слово было, есть и будет крепче закалённой стали. Но вот если Баязид II или кто-то из его военачальников осмелится нарушить договорённости со своей стороны… Тогда он, викарий Христа, воспримет это как щедрый дар небесный.
Король Франции был вынужден признать действенность подобного. Баязид II и так был изрядно напуган понесёнными поражениями и пошатнувшимся троном. А после таких слов Папы Римского, одновременно успокаивающих и напоминающих, в Риме могли почти что не опасаться любых неправильных по их представлению действий османов. Неудивительно будет, если те и вовсе прекратят досаждать близ сербской границы, лишь бы не дать почуявшим вкус целой череды побед Борджиа повода возобновить войну.
Война. Она уже началась, называясь новым Крестовым походом, в сравнении с которым даже недавно окончившийся следовало считать уступающим по охвату и значимости. Цель – Иерусалим и наверняка не только он. Возможность достижения основной объявленной цели? Людовик XII и сам хорошо понимал в военном деле. и советоваться не брезговал, а потому осознавал, что успех… почти что неминуем.. Слишком несравнимы силы мамлюков и их даже маловероятных союзников и той армады, которую готовы были собрать под знаменем Креста Борджиа, умеющие кипятить адское варево в своих котлах. Воистину аптекари сатаны и родственники Люцифера! По хитроумию уж точно сравнимы с главным врагом рода человеческого.
Сейчас король сильно сожалел, что в его окружении не нашлось своего «борджиа». Имелся талантливый военачальник, доставшийся ещё от почившего после взрыва бочонка с порохом
Опора в делах духовных, кардинал Жорж д’Амбуаз, понимающий, осознающий необходимость тесного сочетания духовного и светского. Именно этому кардиналу Людовик XII был обязан многими политическими и управленческими решениями, поспособствовавшими укреплению своей власти над Францией. Теперь д’Амбуаз был ещё и противовесом Папе Авиньонскому, Юлию II, он же Джулиано делла Ровере.
Местный французский понтифик тоже был тут. Необходимый, важный в политической игре, но в то же время опасный для всех вокруг. Почему? Да потому что осмелился открыто выступить не только против самих Борджиа, но и против всех проводимых ими преобразований, духовных и светских. А таких врагов что Родриго, что Чезаре уничтожали неотвратимо и с предельной жестокостью. Жестокость заключалась не в процессе умирания врагов, а в уничтожении того, за что те боролись, чего хотели достигнуть. Карл VIII, кардиналы Крамер и Шпенглер, кардинал Карафа. Пока был жив Лодовико Сфорца, но он уже потерял большую часть и мало кто сомневался, что спустя некоторое время потеряет оставшееся, включая саму жизнь. Ну и род делла Ровере, что не склонился подобно Орсини и Колонна. Тем Орсини и Колонна, которые остались живы после ожесточённого противостояния с новыми владыками Италии.
Трое их было, советников, которые сейчас являлись ему необходимыми. Маршал де Ла Тремуйль, Папа Юлий II, кардинал и вице-канцлер Жорж д’Амбуаз. Потому Людовик XII и собрал их, чтобы высказать свои мысли и услышать их видение происходящего, равно как и того, что лишь может случиться. Война, управление королевством и церковь. Все три части сейчас были важны и каждую требовалось затронуть. Вот король и высказывал своё беспокойство как по происходящему вовне, так и о творящемся внутри королевства. Вовне, понятное дело, начало новой войны, она же Крестовый поход, а также о намерениях Франции. Внутри же… Требовалось сделать так, чтобы как дворянство, так и простой народ были опорой трона, а не мечтали о смене монарха. Столетняя война, она послужила хорошим. пускай и болезненным уроком, да и правление предшественника Людовика XII тоже оставило после себя не лучшую память. Внутренние усобицы, неудачные войны, обнищание многих провинций, готовность части этих провинций восстать. И восстания тоже, пусть пока и подавленные. Подавленные мягко, поскольку излишек силы мог вызвать вторжение соседей. Такое, которое королевство могло уже и не пережить. Не после Бретани!
Обо всём этом король и говорил, зная, что его не просто слушают, но и готовы в нужное мгновение дополнить, посоветовать. А то и вовсе со всем почтением к монаршей особе, но возразить. Первые действительно значимые слова прозвучали от д’Амбуаза:
– В королевстве неспокойно, сир. Случившийся раскол всколыхнул всех, а сохраняющаяся вражда с Римом не даст успокоиться ни духовенству, ни дворянству. Если беспокоятся они, крестьяне и городские ремесленники тоже останутся взволнованы. Их необходимо успокоить. Иначе…
– Многоглавая гидра мятежа. Я помню! Но что можно предпринять?
– Талья, - произнесённое кардиналом слово само по себе многое говорило собравшимся. – Этот налог становится настолько ненавистен низкому сословию, что если мы его не ослабим, то может случиться самое печальное. Уже почти везде начинают шептаться, что в Англии тальи больше нет, что она изменилась, став другими налогами, более щадящими и справедливыми. Люди шепчутся, а ещё им нашёптывают.
– Но талья приносит много денег, - покачал головой Людовик XII. – Отменить её – вонзить себе кинжал в ту руку, которой мы держим меч.