Двоеженец
Шрифт:
Или это наваждение, или приснилось, или это в конце концов было на самом деле, я целый день мучаюсь в сомнениях, бродя извилистыми улицами в поисках новой работы. Почему-то мне никак не везет, а возвращаться назад, наверное, бесполезно, психи не могут вскрывать трупы и давать заключения о причинах их смерти, они не могут разобраться сами в себе.
Проходит еще несколько дней и ночей, я все так же напрасно и мучительно жду ночного прихода Матильды, но она не идет, она уже испытала меня, вкусила запретный плод и теперь спокойно живет с Иван Иванычем, словно между нами ничего такого и не было.
Я кусаю длинные пальцы своих рук до крови и плачу, слыша опять умопомрачительные
29. Инопланетянин
Отсутствие каких-либо видимых причин лишало меня возможности найти себе работу. Как говорил Лао-Цзы, чтобы понять себя, надо углубиться, однако все мои углубления только увеличивали размеры моего непонимания как мира, так и самого себя. Деньги у меня были, которые я еще в прошлой жизни припрятал от Матильды, но все же большая их часть была у Матильды, а претендовать на них мешала не столько излишняя стыдливость, сколько безумное желание вернуть ее во что бы то ни стало на свое прежнее место.
Постепенно я пришел к выводу, что если никуда не устроюсь на работу, то опять сопьюсь или отупею. Обращаться к Эдику Хаскину я не мог по многим причинам, а главной причиной была моя Матильда, чьей измены с Хаскиным простить не мог, как и попытки водворить моего лучшего друга Бюхнера к себе в клинику, поэтому от беспомощности я обратился к Ильину, который, несмотря на свой пенсионный возраст, занял мое место.
Разумеется, что не могло быть и речи о том, что я стану опять патолого-анатомом, но занять какую-нибудь рядовую должность что-то типа санитара или сторожа я вполне мог. Мое обращение очень удивило Ильина, особенно мое желание занять самую низкооплачиваемую должность, однако желание помочь своему бывшему начальнику, показать во всем блеске свое целомудренное тщеславие было огромным, и Ильин с радостью взял меня работать сторожем в морге.
В это время царила страшная жара, а отсутствие ветра еще больше притупляло мой разум. Бессонные ночи с мучительным подслушиванием всех физических упражнений Матильды с Иваном Иванычем тоже никак не способствовали моему оздоровлению. Кроме всего прочего, я теперь гораздо чаще стал видеть родственников покойных, которые приезжали иногда среди ночи вместе с ментами и орали, и плакали, как сумасшедшие. Обычно в такие моменты я старался ни о чем не думать и только указывал им место, куда свалить очередного мертвеца, но постепенно я опять сорвался и пристрастился к спиртному, ибо мне почему-то показалось, что так легче будет переносить бессонные ночи в узнавании похотливых стонов Матильды и Иван Иваныча, как и легче через ночь созерцать чьих-то горюющих родственников, к тому же в нетрезвом состоянии у меня была очень тупая и равнодушная морда, которой я пользовался как своеобразным оружием против человеческих эмоций.
Обычно, стоило лишь раз взглянуть какой-нибудь скорбящей особе на мою пьяную морду, как у нее тут же пропадала охота пообщаться со мной, чего я в общем-то и сам изо всех сил добивался. В конце августа, начале сентября меня стал посещать «Инопланетянин», так я назвал Рудольфа, безобидного некрофила, которому, как и Штунцеру, доставляло удовольствие сношаться с молодыми покойницами. Раньше я весьма брезгливо относился к таким людям, но разоблачение Штунцера, а потом какое-то ужасное состояние духа с осознанием какой-то надуманной вины перед несчастным Штунцером сделали меня терпимым к таким вещам. Правда, был тут еще и чисто денежный интерес, за одну ночь с покойницей я получал 100—200 долларов США. Обычно он их забирал где-то около полуночи, а привозил под утро, около пяти. Когда у Инопланетянина не было денег, он расплачивался со мною золотом.
Время шло, а мои ночи были похожи одна на другую, ночное беспокойство дома из-за Матильды, следующей ночью такое же беспокойство из-за Рудика, из-за этого хренова Инопланетянина. Я бы, наверное, вряд ли когда-нибудь смог додуматься, до чего меня сможет довести моя несчастливая податливая и склонная ко всяким авантюрам натура. Я жил как бы по инерции, промежду прочим, иногда заходил к своему неунывающему Бюхнеру, у которого неожиданно появились, кроме огромных мадагаскарских тараканов, еще саравакские тараканы с острова Калимантан, которые умели не только ползать, но и плавать.
С этой целью Бюхнер помещал их в стеклянный ящик вместе с небольшим бассейном из прозрачного пластика, где его калимантанцы с удовольствием плавали. Бюхнер заставил меня весь вечер просидеть возле этого ящика, чтобы на время отключиться ото всего, наслаждаясь с ним на пару тараканьим купанием, хотя тараканам это занятие вскоре недоело не меньше нашего присутствия, и они быстро выбрались из воды и спрятались под листочек фикуса, который Бюхнер им заботливо положил в ящик.
Потом он долго цокал языком, с радостью объясняя мне, как эти саравакские тараканчики еще в личиночном состоянии прячутся там, у себя на родине, на остове Калимантан, по краям луж под листьями, осыпавшимися с деревьев, но как только они услышат какой-нибудь громкий звук, как они тотчас бросаются на дно и сидят там до тех пор, пока опять не станет тихо и спокойно, и в доказательство своего рассказа Бюхнер заорал таким страшным голосом, что тараканы тут же бросились нырять в бассейн, опускаясь на самое дно, а я упал со стула.
Поднявшись, я увидел, как счастливый Бюхнер прижимает палец к губам, глядя то на меня, то на своих сидящих тихо на дне тараканов.
– Ну, ты и садист, – сказал я.
– Не садист, а исследователь, – обиделся Бюхнер, но потом, когда мы уговорили шесть бутылок «Русского» пива и одну бутылку «Русской» водки, Бюхнер снова завел задушевную беседу о своих водоплавающих тараканах.
Я внимательно слушал его, порой встречаясь глазами с мрачным и тяжелым взглядом позабытого Бюхнером Тутанхамона, который сидел в своей маленькой колбе, как в клетке, и только ждал, когда же хозяин даст ему себя на короткое время почувствовать тараканьим царем.
Время шло, оно уходило, как песок, я проваливался в него весь без остатка и думал, что эту жизнь я могу и не беречь, как и самого себя, ибо не было у меня в душе человека, которого бы я лелеял, как самого себя, наслаждался бы им, как Бюхнер своими тараканами, и вообще ни о чем не думал. Однажды все-таки случилось то, чего я так ужасно боялся. Инопланетянин все-таки не вернул мне одну покойницу, то ли он заснул, то ли умаялся с ней или еще чего-то там стряслось, но в назначенное время он не приехал.
Правда, в эту ночь морг был переполнен покойниками, и вроде бы никто ничего не заметил. Выхожу я, однако, из морга и вижу: стоит рядом у выхода Инопланетянин со своей машиной, весь бледный, худой, и курит одну за одной, как чокнутый.
– Ну, что, говорю, сука?! Привез свою любовницу?!
– Привез, – отвечает он шепотом.
– А как мы ее обратно возвращать будем?!
– Не знаю, – он испуганно озирается по сторонам.
– Ладно, говорю, сейчас все равно ничего не сделаешь! Вот ночью я со сменщиком поменяюсь, тогда и привезешь!