Двоеженец
Шрифт:
– Очень странно, что ты заговорил об этом, – спокойно ответил Эдик, – тем более, что ты давно уже не муж Матильды! Однако я должен честно признаться тебе, что я действительно встречался с Матильдой, но не как с любовницей, а как с пациенткой. Видишь ли, в то время твоя жена, то есть бывшая жена, страдала чрезвычайной гиперсексуальностью. Ну, ты и сам знаешь, как она страшно хотела мужчин и как пользовалась любым удобным случаем, чтобы вступить с ними в акт.
А еще она чувствовала себя очень униженной и зависимой как от своих безудержных инстинктов, так и от своих случайных партнеров, и в ней, как бы поточнее
Ее оскорбляло твое молчание, если ты и бывал к ней ревнив, то очень редко, и потом ты быстро успокаивался и прощал ей любой грех, а это ее оскорбляло, она видела в этом твое бессилие как мужчины, а порой даже равнодушие, отсутствие подлинной любви!
К тому же она прекрасно знала, что ты чувствуешь ее измены, но сделать ничего не можешь, и мало того, показываешь свою слабость и напиваешься чуть ли не каждый день, как скотина, а этого она уже тебе простить не могла! К тому же твоя слабость только усугубляла ее психическое расстройство и усиливало ее сексуальное влечение к мужчинам.
– Ты что, меня обвиняешь? – возмутился я, с досадой морщась на продолжающее улыбаться лицо Хаскина.
– Да, с какой стати, ты все-таки мне друг, – усмехнулся Эдик, – и не только друг, но еще и пациент, и даже коллега!
Его фраза больно кольнула меня, и я встал, чтобы уйти.
– Да, ладно тебе, старик, не обижайся, – миролюбиво остановил меня в дверях Эдик, – лучше сядь и послушай, как я вылечил твою супругу! Думаю, что это не будет нарушением профессиональной этики, к тому же мы давно друг друга знаем.
– Что верно, то верно, – грустно вздохнул я и снова присел, чтобы выслушать откровения Эдика Хаскина.
– Однажды она меня все-таки соблазнила, – неожиданно покраснев, признался он, – это случилось на самом заключительном этапе ее лечения! В общем-то, я до сих пор не могу понять, вылечилась она или нет, однако, как мне известно, она сейчас замужем и ни с кем не встречается. Так что можно сказать, что мое лечение все же пошло ей на пользу!
– Все это глупость, – нетерпеливо перебил его я, – ты лучше расскажи, как ты ее совратил?!
– Пожалуйста, только не кричи, – забеспокоился Эдик, – нас могут услышать, и потом, ведь это все уже в прошлом, так стоит ли так переживать?!
– Ну, хорошо, – успокоился я, – я больше не буду выходить из себя, но только расскажи мне все, как было!
– Да иди ты к черту! – вдруг неожиданно взорвался Эдик, – я тебе с самого начала хотел все рассказать, а ты взял и все испортил! У меня уже с вами, с психами, нервы стали совсем ни к черту!
– Ну, это ты зря, – я уже более удовлетворенно взглянул в его глаза, в которых читалось само отчаянье, – ты все-таки
был моим другом и большому счету спал с моей женой, когда я был ее мужем, а было это в прошлом или в настоящем, я лично думаю, что серьезного значения для нас это не имеет! Так что, это я должен с тебя спрашивать, а не ты с меня!
– А что, позвольте, спрашивать?! – нахмурился в ожидательной позе Эдик, в этот момент он напоминал мне сжатую до отказа пружину, еще какой-то миг – и пружина разожмется.
– Спрашивать и выяснять факты, – спокойно объяснил я, – факты из биографии пусть и бывшей, но жены.
– А если я желаю умолчать об этих самых интимных подробностях, тогда что?! – в глазах Эдика стояли слезы, чего нельзя было сказать обо мне.
– Тогда я заявлю в суд иск о возмещении мне морального вреда и устрою из всего этого такой показательный процесс, что ты уже как врач-психиатр лишишься навсегда своего честного профессионального имени! – говоря все это, я чувствовал, что перехожу уже всякую грань в наших отношениях и что уже навсегда теряю в нем друга.
– Вообще, это нечестно с вашей стороны, – уже на «вы» и сдавленным шепотом еле выдохнул из себя Эдик, – к тому же в прошлом мы были неплохими друзьями!
– Вот именно в прошлом, – перебил его я, – поэтому давайте без фокусов! Выкладывайте все как на духу, как на исповеди перед священником, и можете поверить, что никаких безнравственных поступков к вам я более не допущу!
– Ну, хорошо, – Эдик сильно побледнел и, поправив сбившиеся на нос очки, начал свою трудную и ужасно омерзительную речь для нас обоих.
Как оказалось, во всяком случае я себе все так и представлял, Матильда призналась ему в своей гиперсексуальности только для того, чтобы найти в нем очередного партнера. Однако Эдик Хаскин, раскрыв тайный умысел своей пациентки, разрешил ей довести его до конца, т. е. сразу и бесповоротно отдаться жене своего друга, чтобы все же потом вылечить ее от столь кошмарного недуга, но если подумать, что Хаскин просто вешает мне лапшу на уши да потом еще закручивает мне ее на рога, то получается, что эту историю он придумал нарочно, чтобы поскорее успокоить меня. Так или иначе, но я весьма с презрительной ухмылкой на губах вглядываюсь в его беспокойное лицо, как-то странно вытянувшееся по непонятным причинам, и ощущаю, что вся эта грязная история все-таки никогда не сможет мне раскрыть тайны Матильды, а тем более и тайны самого Эдика, и все мы навсегда останемся для себя только тайнами.
– Я бы охотно вам поверил, но только в том случае, если бы рядом с вами сидела Матильда и так же скромно выслушивала все ваши откровения об этом лечении и о вашей близости! И потом, вы такой же врач, как и я, и прекрасно знаете, что, совокупляясь с психическими больными, вы только повторяете безумные мерзости вашего Штунцера и сами нисколько не отличаетесь от него! Вы только отягощаете состояние своих пациентов!
– Всяк человек по-своему мерзок! – машинально улыбнулся Хаскин, все еще оставаясь бледным, – и вы тоже, наверняка, что-то прячете у себя внутри!
Слова Хаскина задели самое больное место в моей душе и даже в сознании. До этого я чувствовал себя в его кресле как судья, который с великой охотою выносит приговор соблазнителю своей несчастной жены, но после этих слов все изменилось, я вдруг в его словах почувствовал свое собственное осуждение, я осуждал себя молча за все свои грехи, которые я только что совершил, и кроме всего прочего я заметил в его словах вполне законную правоту, вспомнил, как он мне до этого помогал, как помог мне занять место Штунцера, которое я потерял по собственной же глупости, и потом я почувствовал, что все мы в этой жизни вели себя, как скоты, а поэтому, наверное, и не имели никакого права осуждать друг друга.