Двоеженец

Соколов Игорь Павлович

– Что, испугался?! – засмеялся мужик, – а я, между прочим, муж Матильцы!

– Я тоже муж Матильды, – уже беззлобно прошептал я, усаживаясь в кресло.

– А, вы тот самый алкоголик, – вздохнул мужик, – ну, что же, будем знакомы, я – Иван Иваныч, а вас, я знаю, Аркашей зовут!

– Да, как же вы могли стать ее мужем-то?! – возмутился я, – она ведь со мной не разводилась!

– А вот и неправда, – злорадно усмехнулся Иван Иваныч, – когда вы лежали в психбольнице, Матильда взяла быстро справочку о том, что вы болеете, и развелась, а потом, вот, за меня замуж вышла-то!

– И Эдик дал ей справку, – удрученно закачал я головой.

– Сначала

не хотел давать-то, – обрадованно пояснил Иван Иваныч, – но она пожаловалась, и дали ей об этом самом справочку! Вы же все-таки там, а потом диагноз-то у вас психический, а с психами в одностороннем прядке разводят!

– Н-да, – я задумчиво погладил севшего мне на колени кота и угрюмо посмотрел на Ивана Ивановича. Иван Иванович тоже без всякой радости поглядел на меня.

История моих неудач упрямо продолжалась, теперь новый муж Матильды каким-то странным образом завладел не только моей женой, но и моим домом и постелью, и не испытывал при этом никаких чувств, кроме странного презрения и ненависти ко мне, это к тому, чье место он занял, как будто взяв напрокат мой собственный облик.

Спасибо, что хоть имя мое, эту единственную абстрактную принадлежность самому себе этот сукин сын не забрал!

Самое удивительное и неописуемое ощущение я испытал, когда заметил не столько отсутствие радости у Ивана Иваныча, сколько его «добропорядочный гнев», какой бывает у зверя, когда другой зверь случайно наступает на его законную территорию.

Однако я был по-своему рад доказать ему обратное! Теперь уже я решил во что бы то ни стало бросить пить и бороться за свою Матильду до тех пор, пока она снова не вернется ко мне или, по крайней мере, жить рядом с ней, чтобы видеть ее, мою безумную и ненаглядную, и слышать голос ее как небесную музыку райских врат.

На некоторое время Иван Иванович воспользовалась моим замешательством и тут же оскорбил меня всяческими похабными словечками, но только я не обиделся. Я знал, что ему будет обидно жить с бывшим мужем своей жены, да к тому с психом и алкоголиком!

Через два часа с работы вернулась Матильда, которая с необъяснимым хладнокровным спокойствием отвесила мне при новом своем муже несколько пощечин, а потом как побитого пса отвела в соседнюю комнату, где все же кинула мне мои постельные принадлежности.

От удивления я проглотил язык и с недоумением разглядывал брошенные мне простыню и одеяло с подушкой. Теперь не только я, но даже Иван Иваныч понял, что у нашей с ним жены очень большое и доброе сердце, и поэтому меня ему все-таки придется терпеть, да и как не терпеть, если эту квартиру получили мои родители и если я вырос здесь со дня рождения. Бедные родители, если бы они знали там, в Тель-Авиве, что произошло здесь с их сыном! Хотя зачем им это знать?! Мало ли что в жизни не бывает?!

Мало ли какая зараза к телу не пристает и какие гадости не случаются?! Все равно люди остаются людьми, правда, не целиком и не полностью, но даже частично это не совсем плохо! Я частично человек, и они частично тоже люди!

Господи, но как же мне было потом плохо! Ночами я лежал, стиснув зубами подушку, слыша, как Иван Иваныч терзает бедную плоть моей бывшей жены.

Эти скрипы пружин и тягучие стоны то одного, а то другой представительницы живой фауны скручивали все мое тело в позу сгорбленного эмбриона, в которой я засыпал где-то под утро, чтобы встать потом с распухшей от всяких бессонных раздумий мордой и отправиться на поиски работы.

Однако мой дух укрепляло одно единственное счастье, я бросил пить и теперь был хоть немного похож сам на себя. По утрам мы, несчастные и безмолвные, вместе с Иваном Ивановичем стояли возле ванны и ждали, когда же наконец себя умоет наша хитрая и бесстыжая Матильда.

В глубине души я знал, что рано или поздно Матильда вернется ко мне, хоть на час или мгновение, тайком от бедного Ивана Иваныча, как когда-то от меня, она придет как какая-нибудь сомнамбула исследовать мое наполовину разрушенное алкоголем и депрессией тело и вспоминать те самые счастливые моменты нашей супружеской жизни, когда мы только научились называть друг друга мужем и женой.

Иван Иванович очень страшно ревнует меня к Матильде и поэтому всякий раз, когда встречает меня на кухне, тут же бросается точить самый большой нож, который точит с таким огромным упоением и так мрачно, исподлобья поглядывает на меня, что никаких сомнений не остается, что этот нож предназначен именно для меня.

Я уверен, что он ждет от меня испуганной рожи и быстро мелькающих ног, однако я молча улыбаюсь ему и показываю из-под полы своего пиджака более солидный мясницкий тесак, который я совсем недавно приобрел на рынке, и с чувством глубокого удовлетворения покидаю нашу кухню. Так проходит несколько дней и ночей. Каждую ночь я с мучением жду, когда же уснет Иван Иванович и моя Матильда тайком прокрадется ко мне, но дни и ночи проходят, а мы остаемся чужими, как будто нас друг для друга уже не существовало. Иногда у меня возникают странные мысли, что мы с Матильдой как две пропащих жертвы, два божьих агнца отданы на заклание одному лишь чудовищному Богу Ивана Иваныча.

Видно, этот злодей понимает, что надо такое сделать с моей женой, чтобы она со мной никогда не заговорила. По ночам в такт движениям их бесовской плоти я зажигаю ночную лампу и при ее слабом свете читаю библию, упиваясь Песней Соломона, где Суламифь или Саламита превращается в мою звенящую еще вчерашним чарующим смехом Матильду, и я молюсь на нее как на Святую и вместо свечки трогаю свой ненужный … и плачу.

«С дверьми высоко в небе и одиноко в тьме», – я слагаю необъяснимые стихи и замаливаю чужие грехи, ибо знаю, что все живые плохи, что мертвецы напрасно тихи и что думать ни о чем не моги, чтоб получались вдруг сказки и сны, в решении тестов звездной страны, поскольку людишки в печали одни, способны лишь верить дыханию тьмы…

Я знал, что Иван Иваныч никогда по собственной воле не вернет мне жены и что лишь одна квартира как клетка связывает нас, двух зверей, ненавидящих друг друга, еще я очень часто слышал по вечерам, как Иван Иваныч шепотом умоляет Матильду разменять нашу квартиру, на что Матильда с усмешкой ему отвечает, что я рано или поздно сопьюсь и уже навсегда исчезну из их жизни.

Ее слова повергают меня в ужас бесполезного существования, я хочу что-то сказать, но тут же забываю, хотя совсем недавно знал эти слова и сотни раз повторял их и даже чувствовал, с каким пафосом и внутренним трагизмом я их произнесу. Эвтаназия как склероз хитро и коварно раздвигает рамки моего пустующего мира, еще немного, и я сойду с ума, но тут посреди ночи я вдруг замечаю, что мое тело обнимает со страстным придыханием Матильда, а Иван Иваныч блаженно похрапывает за стеной, и я теряюсь вместе со своим бедным сознанием в ее тесной проруби…