Двоеженец
Шрифт:
Кроме того, благодаря той любви и сплоченности, которые царили в нашей семье, дети одинаково любили и Марию, и Матильду, называя их обеих своими матерями и не делая между ними никакого различия! Сама возможность опереться на двух матерей сразу укрепляла умственную надежность и чувство безопасности наших детей, в то время как в неполных семьях дети были более обделенными, постоянно испытывая и свою неполноценность, и навязчивые страхи перед окружающим их миром, не видя перед собой примера, как можно справиться с этим. В нашей же семье дети были более уравновешенны и уверены в себе! Иногда к нам заглядывал Бюхнер со своими тараканами, и дети от души забавлялись его любимыми существами.
– Я
Однажды к нам заявился Эдик Хаскин, он о чем-то хотел поговорить с Матильдой, о чем-то очень важном и существенном, как выразился он, и они закрылись вдвоем в одной из комнат.
Не буду говорить о том, что происходило в моей душе и в душе Марии и наших детей, но сразу все почувствовали какую-то напряженность. Кажется, она шла от безумного взгляда Эдика, которым он одарил всех нас, а потом мы услышали звук очень звонкой пощечины и увидели Эдика, быстро выбегающего из нашего дома, прижимающего руку к правой щеке, а потом из комнаты вышла Матильда и, обняв меня на глазах Марии и наших детей, прошептала: «Он получил за все сполна, а я навек твоя жена!» – и громко засмеялась, и поцеловала меня.
Все сразу же развеселились, дети включили музыку и пустились в пляс, Мария с Матильдой исхитрились поднять меня на вытянутых руках и несколько раз подбросить вверх, пока я не сшиб ногами хрустальную люстру.
Постепенно наши дети росли и начинали все чаще общаться со своими сверстниками, и, разумеется, они очень скоро узнали, что все семьи состоят только из одного папы и одной мамы.
Поначалу их это, конечно же, удивляло, но потом они даже стали испытывать некоторую гордость за нас, за нашу необычность, за то, что мы не такие, как все. Впрочем, им уже попались на глаза книжки о восточных традициях, где один мусульманин мог иметь сразу несколько жен, но мы были не мусульмане, а христиане, и для нас это был, конечно же, грех.
Но что мы могли предложить им взамен, если за все прошедшие годы мы уже так срослись, что даже не могли представить свою жизнь друг без друга…
Со временем мы сумели привить им необходимую осторожность в таких вопросах, да они и сами понимали, что другие люди их неправильно поймут и осудят вместе с нами, ибо даже в таком хитром сплетении наших судеб пряталось нечто большее, о чем не стоило говорить как о самом дорогом, о чем лишь стоило мудро промолчать.
Да и зачем нам нужно было чье-то мнение, ну, существовали люди, которые как ненормальные ездили на всякие телевизионные шоу и как-то странно кичились своей необычностью, но мы ведь жили реальной жизнью и не желали превращать свою жизнь в какое-то дешевое шоу, где все, как на базаре, галдят и тычат в тебя пальцами, а ты только стоишь, разеваешь свой рот хотя бы потому, что тебе нечего сказать людям, ибо все мы по-своему грешны, и каждый рвет по-своему и мечет.
Теперь я никуда не торопился и не спешил. Посоветовавшись с Марией и Матильдой, я построил за домом большую оранжерею и разводил в ней всякие экзотические растения и цветы, больше всего меня поглощали бонсаи, эти крошечные карликовые деревца, которые мы, люди, заставляли не расти и оставаться при жизни карликами.
И хотя в своей метафизической глубине я осознавал всю чудовищность такого обращения с деревьями, но поделать с собой ничего не мог.
Со временем мы купили небольшой магазин и продавали в нем цветы, растения и мои бонсаи. Самые любимые я всегда оставлял себе. У меня уже рос крохотный дуб, остролистные клен, можжевельник и кипарис, они росли и на искусственных холмах, и на скалах, осколках скал, которые мы привозили из заграничных поездок.
Жизнь шла, и мы уже так привыкли к нашему счастью, что как будто даже разучились чувствовать его, а оно вместе с тем было, мы постоянно общались, и наша любовь уже не была такой сумасшедшей.
Постоянная беготня по дому наших детей мешала нам втроем уединиться, и однажды Матильда мне предложила недалеко от оранжереи сделать огороженный участок, что-то вроде сада камней с множеством можжевельников разных пород и дубками, которые уже здесь росли, и я с радостью согласился. А уже через каких-то несколько дней мы смогли уединяться на этом небольшом клочке земли, призвав на подмогу Бюхнера, который своим приходом с тараканами просто завораживал наших детей, и они уже не могли вместе с ним отойти от драгоценного ящика.
36. Печальное апостериори 17 , или Судьба антисемита Финкельсона и почтальона, изучающего письма
Так вот мы и жили прекрасно и безмятежно, пока нашим соседом не стал один впечатлительный и изрядно наблюдательный холостяк, и звали его Иосиф, и фамилия у него была то ли Финкельсон, то ли Фанкельсон, и был он такой же еврей, как и я, но только не совсем такой, а очень даже необычный, это был еврей, который страшно ненавидел всех евреев, это был самый ярый антисемит, какой только бывает при помрачении от старости мозгов.
17
Апострериори – знание, получаемое из опыта (греч. философ. термин).
Разумеется, что он сразу же возненавидел меня и всю мою семью, и то ли от безделья, то ли от скуки, какую часто испытывают одинокие престарелые холостяки, он счёл за благо устроить за нами постоянную слежку, с этой целью купил себе подзорную трубу и день и ночь глядел на нас через нее из своего чердачного окна.
К сожалению, я не ощущал на себе чрезвычайно любопытного и пытливого взгляда, ведь Иосиф попадался на глаза очень редко, зато наблюдал за нами каждый божий день, чего мы не подозревали.
Сейчас я думаю, что по характеру это был сильно неуживчивый и опасно злобный человек, еще мне кажется, что он не смог за свою жизнь ни одну женщину на свете сделать по-настоящему счастливой, а тем более своей женой, и что главным смыслом его жизни, пока он был молод, была его работа. Правда, в силу чересчур слабого здоровья и ужасно нервического склада ума он очень рано ушел на пенсию и купил по соседству с нами маленький домик и стал выращивать сад.
С первых же дней покупки своего дома он даже пытался поближе познакомиться с нами, но узнав, что я и Матильда евреи, а Мария армянка, он неожиданно выкрикнул: «Суки!», за что тут даже был укушен нашим черным Асмодеем и, конечно, затаил на нас злобу..
– Послушай, он, кажется, еврей, – удивилась тогда Матильда.
– Неужто он еврей? – не меньше ее удивилась Мария.
– Да, он еврей, – вздохнул я, – но только и евреи бывают очень разные!
– К примеру, сумасшедшие, – засмеялась Матильда.
– Или безобразные, – поддержала ее Мария, но я не смеялся, я очень хорошо помнил свое нахождение в психушке и вообще считал зазорным смеяться над больным старым человеком, хотя бы и был он совсем свихнувшимся стариком.
Через несколько дней наш Асмодей стал корчиться в судорогах, и только своевременный приезд ветеринара спас его собачью жизнь.