Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
Опенок подобострастно захихикал.
— Гы-ы! — раздраженно передразнил их Семен. — Какие смешливые… А ты, Кузьма Павлиныч, давно ли с провожатыми стал ходить?
Кузьма, не смутясь, обратил ко всем крупное, как и он сам, серьезно вопрошающее лицо. Некоторое время он смотрел на всех затуманившимися от дум глазами, потом пощипал аккуратную щеточку усов и сказал неторопливо:
— Мне без свидетелей нельзя: самую важную проблему жизни проверяю.
Кузьма чуть задержался взглядом на Никишеве и, казалось, быстро, как в военной разведке, определил свое отношение
— Сделал я нынче посадку, — начал неторопливо Кузьма, — целый угол в саду под малину занял, кустов этак двадцать пять…
— Мы тоже ныне посадили… — бросил Семен, — четыре тысячи кустов.
— Однако… — хотел улыбнуться Кузьма и не смог. — Однако здорово это! Сколько это работы приходится на одного человека? — спросил он, задумчиво разглядывая свою большую мясистую руку.
— Да не с твое! — усмехнулся Петря Радушев. — Мы по темпам работаем. Без никаких разговоров, как машины. Клади по полсотни кустов на голову.
— Ты людей, как скот, по головам считаешь, — усмехнулся Кузьма. — Мы двое работали с женой, не спеша, конечно, работали. Над нами учетчиков нету.
— А-а… — будто жалея, протянул Борис Шмалев. — У нас без этого шагу не ступишь, у нас, браток, масштабы, темпы.
— А ты про это как? — неожиданно поднялся Семен. — Ты как про это — за или против?
Борис аккуратно вытер губы после каши и будто с грустью улыбнулся:
— И вот всегда так. Что ни скажи, всегда тебе нож к горлу приставят…
— Из-за этого и я ушел отсюда, — словно обрадовавшись, быстро подхватил Кузьма. — Нельзя в этих местах помыслить как хочешь.
— Ишь ты, мы-ыслить! — скосив глаза, презрительно сказал Петря. — Инте… интеллигент выискался!
— А кто же я? Интеллигент и есть. Крестьянин-интеллигент. Я семилетку кончил, в партию собираюсь, газеты всегда читаю… А у вас мне атмосфера приказов не нравится. Товарищ Радушев до того любит администрировать, что просто не может видеть мыслящего человека… Помнишь, Александра Трофимовна, как он меня моей библиотечкой донимал?
— Ну еще бы! — и Шура сочувственно сверкнула глазами.
— Досок мне для книжной полки не отпустил: барство, говорит. А как тебе это кажется, Александра Трофимовна? А помнишь, как я о международном положении докладывать собирался? Пустые, говорит, разговоры…
— А ты что у нас, голодал, холодал? — обидчиво накинулся на него Петря.
Кузьма надменно прищурился.
— А ты думаешь, кроме сытости, человеку так и не нужно больше ничего?.. Не-ет, не все такие. Не для брюха только живет человек. Невозможно так жить, Семен Петрович.
— Да что ты на меня одного пальцем показываешь, — взволновался Семен и обвел стол, как поле битвы, горячим, нацеливающимся взглядом. — Ты для облегчения души все валишь на меня, Кузьма Павлиныч. Ну не нашли мы с тобой общих мнений, ну повздорили, но ведь не из-за чарки водки, черт те побери, а по принципиальной линии. У тебя сомнений было всегда больше, чем желания работать. А я вот верю в то, за что взялся… и пробиваюсь вот, хоть и локти в синяках. Без практики, Кузьма, ни до чего не дознаешься — как жить, как руководить. А ты за сомненьями своими потянулся и ушел от нас. А теперь к нам захаживаешь, как зритель какой. Зачем?.. Чтобы, на наши занозы глядя, себя успокаивать, что ты, мол, правильно поступил, когда вскоре же ушел из колхоза.
— Попрекать тебе нас не за что, — опять обиделся Радушев. — Все тебе возвернули: и лошадь твою и зерно твое.
— Так я ведь не с попреками сюда прихожу… — смутился Кузьма.
— Вот ведь какие случаи в жизни бывают, Андрей Матвеич, — обратился Семен к Никишеву и опять кивнул в сторону Кузьмы. — Только вошел человек в колхоз, попал в самую сутолоку первых дней, сразу сдрейфил… и на попятный. А теперь вот ходит-бродит и все что-то примеривается: не прогадал ли, или, наоборот, здорово выиграл? Ну, отрезал раз, так значит, и успокойся на этом. Так нет, тебе и этого мало… шут тебя разберет, Кузьма Павлиныч!
— А я не спокоен, — сказал Кузьма с расстановкой и остановил на Семене тяжелый, как бы налитой раздумьем взгляд. — Я ведь не потерянный и великую идею понимаю, я за нее. Но мне надо точно доказать, что мы до нее уже доросли, что мы понимаем и потому действуем по доброй воле.
— Доказать! — словно взорвался Семен. — Так только делом же, делом это доказывается! На блюде я тебе, Кузьма, этого в готовом виде не преподнесу… Нет!
— Я бы насчет доказательства согласен был обождать, — опять заговорил Кузьма. — Но вот приказа не выношу! Вот таких распорядителей, как Петря Радушев, не выношу… Он колхозную жизнь портит… учтите это!.. И вот я спрашиваю себя: такой ли жизни хочет для нас советская власть?
— Золотые твои слова, Кузьма, ясная твоя голова! — подхватил дедунька, высунув юркую головку.
— Не для тебя говорят! — резко оборвала Шура.
— Ах, опасно это, Кузьма Безмен! Ах, опасно! — вкрадчиво вмешался Шмалев. — Разные элементы и кулаки такие разговоры обожают, — и он посмотрел на Петрю. — А нет ли меж нами, товарищ Радушев, например, кулаков?
— Кулаки из наших мест все высланы, — непоколебимо отвечал Петря, — значит, и быть им негде. А в общем, будет вам трепаться. Лучше вот поглядите…
Петря разжал пальцы, и по столу вдруг покатилось яблоко.
— Ну-ка, проверьте спелость, скоро ли можно собирать.
Яблоко заходило по рукам. Это был один из немногих пока высоких промышленных сортов, и люди трогали его атласную зеленоватую кожицу, на которой неспешно пробивался румянец, — оно зрело спокойно и неторопливо, готовясь покрыться густым пурпуром.
— Царь-яблочко! — крякнул Семен и бережно надавил большим пальцем на нежную округлость плода. Несколько прозрачных капель выступило сквозь лопнувшую кожицу. Загорелые пальцы Семена так медленно повертывали яблоко, словно этот круглый тяжелый плод заключал в себе всю тягу земную. — Сколько горя-то с тобой было! — сказал он любовно. — Ан нет, мы тебя выходили!