Двор. Книга 2
Шрифт:
— Быстрее, — потребовал Дегтярь, — не стой, как деревянная!
Аня подошла к Полине Исаевне, взяла за руку, пальцами нащупала место, где пульс, закрыла глаза, секунд через десять осторожно положила руку на место, захватила свое лицо ладонями, как тогда на вечеринке у Чеперухи, и вся затряслась.
Иона Овсеич подергал ее за плечо, сказал, что надо позвать доктора Ланду, пока приедет скорая помощь, но Аня ничего не ответила, посмотрела на него черными глазами, как будто одни зрачки, и вышла из комнаты.
Полину Исаевну хоронили на втором кладбище, Люстдорфская дорога, по-новому Черноморская.
Когда вернулись с кладбища, Клава Ивановна, полковник Ланд а, Степан Хомицкий и оба Чеперухи зашли к Дегтярю, чтобы, по обычаю, вместе с ним посидеть в доме, из которого хозяйка ушла уже навсегда. Мадам Малая осмотрелась вокруг — фанерный шкаф, зеркало с черными прожилками, никелированная кровать, дерматиновый диван, старомодный буфет, кушетка, на стене репродуктор — покачала головой и сказала:
— Что хорошего она видела в своей жизни? Дети погибли, когда были еще совсем крошки, потом болезни, война, опять болезни, в доме не всегда был кусок хлеба, а она так любила людей, так любила угощать.
Иона Овсеич, глаза еще были набрякшие и красные от слез, внимательно посмотрел на мадам Малую, она сидела на своем стуле, ничего не видела, ничего не слышала, вроде одна в комнате, и тихо стонала.
Потом пришел Ефим Граник: он принес мраморную доску, на которой красивыми золотыми буквами были написаны фамилия, имя, отчество и даты жизни покойной, а внизу, после слова «скорбящий» стояла подпись «ИДегтярь», как будто сделанная собственной рукой Ионы Овсеича.
Доска понравилась всем, особенно Клаве Ивановне, она даже попросила Ефима сделать ей, уже не долго ждать, точно такую. Ефим печально улыбнулся: мрамор достать можно и золотую краску можно, и написать можно, но где взять такую подпись.
Степан Хомицкий тихо засмеялся:
— Был бы покойник, а подпись найдется.
Полковник Ланда опустил голову, закусил губу и потер пальцами переносицу. Старый Чеперуха сказал, что сходит в магазин за бутылкой: надо выпить на поминку души.
Клава Ивановна посмотрела сердито и провела пальцем в воздухе:
— Чеперуха, я не люблю этого дикарства.
Иона Овсеич сидел неподвижно за столом, глаза то открывались, то закрывались, как будто нападала сонливость, полковник Ланда сказал: «Овсеич, тебе надо отдохнуть», — и попрощался.
Люди поднялись один за другим, Клава Ивановна предложила Дегтярю, чтобы кто-нибудь первую ночь побыл с ним, но он сказал, в этом нет никакой надобности, кроме того, под рукой телефон.
— Товарищ Дегтярь, — покачал головой Ефим, — телефон сам не умеет говорить.
Иона Овсеич не ответил, только похлопал по плечу, поблагодарил всех за внимание, за участие и пожелал спокойной ночи.
Около одиннадцати часов зазвонил телефон: Ляля Орлова, поскольку она зашла по своим делам в аптеку Гаевского, решила узнать, может быть, Ионе Овсеичу тоже что-нибудь нужно.
— Нет, Орлова, — сказал Иона Овсеич, — мне ничего не надо.
Всю ночь напролет Иона Овсеич просидел на стуле
Иона Овсеич потер глаза: миллионы крошечных песчинок жгли роговицу, хотелось приложить мокрый платок, чтобы ослабить жар, но не было ни сил, ни желания подняться — вот так бы сидеть и сидеть, а минуты и секунды пусть падают себе, как маленькие камешки, в бездонное, безграничное море.
Перед рассветом он немного задремал, и в первое мгновение, когда только открылись глаза, было ощущение, что заснул где-то в чужом доме, хозяева бросили его одного, а сами ушли отсюда навсегда, навечно. Иона Овсеич на какой-то миг почувствовал себя совсем маленьким мальчиком, вспомнил маму, папу, хотя уже много лет про них не думал, потом обернулся, увидел пустую кровать Полины Исаевны и с предельной ясностью осознал, что он не где-то в чужом доме, а у себя, в своем собственном, но за какие-нибудь считанные минуты здесь все круто переменилось и никогда уже не вернется на свое прежнее место.
В семь часов Иона Овсеич включил радио, передавали последние известия: повсеместно, в городах и селах, население обсуждает постановление об очередном снижении цен. Рабочие и колхозники горячо благодарят партию и правительство и, в ответ на заботу, обещают трудиться еще лучше, еще настойчивее, чтобы досрочно выполнить вторую послевоенную, пятую по общему счету, пятилетку. Слесарь ленинградского завода «Электросила» Никита Агашкин, с которым беседовал корреспондент, привел очень интересные цифры: только за счет снижения цен на обувь его семья получит в нынешнем году две лишние пары ботинок или полуботинок.
Иона Овсеич тяжело вздохнул: про новое снижение цен Полина Исаевна успела еще услышать собственными ушами, но выгода от него и выигрыш ей уже никогда не достанутся.
Воды в кране не было, пришлось взять ведро и спуститься вниз, заодно Иона Овсеич прихватил туфли, чтобы помыть во дворе: земля на кладбище была после дождя мокрая и налипло много грязи. Когда он вернулся, у дверей ждала Ляля Орлова: она принесла бутылку горячего молока, из горлышка подымался пар, и два яйца — одно всмятку, одно вкрутую, потому что не знала, как Иона Овсеич больше любит.
— Орлова, — Иона Овсеич посмотрел прямо в глаза, — я у тебя возьму, просто чтобы ты не обиделась, но это первый и последний раз. Подожди, я перелью молоко в свою посуду и отдам тебе бутылку.
Ляля осталась возле дверей, ей велели зайти, а не ожидать в коридоре, словно какая-то нищенка. Иона Овсеич должен был еще раз повторить свое приглашение, прежде чем Ляля зашла. В комнате, еще с порога, раньше всего она увидела стул, он стоял между кроватью покойной и шкафом, на спинке висела кислородная подушка, на сидении были аккуратно расставлены разные баночки, скляночки и коробочки с порошками.