Дворец Дима
Шрифт:
– Бедный мой мальчик, может, ты сердишься на свою маму за то, что она тебя вчера на целый день бросила?
В ответ Дим порывисто обнял её за шею и, прижимаясь, сразу смочил ей всё лицо своими слезами.
– Милый мой, милый мой, дорогой…
И мама горячо, испуганно целовала лицо Дима, ручки его и грудь.
Слёзы облегчили Дима, он опять смотрел на маму и улыбался ей сквозь слёзы. И всё, что было вчера, показалось вдруг Диму таким далёким. «Только ничего не надо говорить маме», – подумал он.
Он озабоченно оделся, напился молока и вышел на балкон.
Вон Егор копает грядку. Егор угрюмый, озабоченный копает и ни на кого не смотрит. Позвать его? Нет.
Мама села играть. Ах, скорее бы приходила Наташа. Только он и её заставит поклясться, что она не скажет ничего ни его маме, ни дяде.
А вот и Наташа. Она подошла близко, близко к Диму и, кивая у него под самым носом головой, сказала:
– Ну, здравствуй, здравствуй! Потом она села и заговорила:
– Дядя Коля приехал… Я плакала, а он мне сказочку рассказал. Я тебе расскажу её. Есть такой дворец – знаешь? И сад, и ангелы – и там дети. А когда дети плачут – знаешь – ангелы собирают их слёзы в такие маленькие чашечки, – вот такие, и потом поливают цветочки в саду: хорошенькие цветочки, нигде таких нету… А те слёзы, которые не попадают к ангелу в чашечку, те падают, – на пол падают, – вот так, – и делаются жемчугами… Понимаешь? Ангелы собирают этот жемчуг и строят из него детям дворец.
Наташа наклонилась к самому уху Дима и, кивая головой, грубо сказала:
– А у мамы моей много, много жемчуга… Хорошая сказочка?
– Очень хорошая! – сказал Дим.
– А где этот дворец? – спросила Наташа.
Дим вдруг вспомнил то светлое, что видел он там, где садится солнце, и сказал:
– А я знаю, где он, – я его вчера даже видел: там, где солнце, небо и земля сходятся вместе и гам всё прозрачное, – я вчера его видел. Его можно видеть каждый день, когда садится солнце… Но слушай, Наташа, это после, а теперь я тебе что-то скажу, но только побожись, что ты не скажешь моей маме и моему дяде.
И Дим так строго уставился в Наташу, что даже скосил глаза.
– Только я не хочу, если страшное, – сказала Наташа, – я не люблю страшного, – я потом ночью всегда кричу.
– Нет, нет, не страшное…
И Дим, понижая голос, сказал:
– Ты знаешь: у меня есть братики и сестрички.
– Родные или двоюродные?
– Родные! И родные и двоюродные.
Наташа подумала и строго сказала:
– Ты, значит, меня обманывал?
– Нет, я и сам не знал, – мне Егор вчера сказал; и, знаешь, мой дядя не дядя, а папа мой… И знаешь? Я даже видел вчера всех братиков и сестричек… Мы потихоньку с Егором подошли и всё видели через ограду…
Дим хотел было рассказать Наташе, как он и папу увидел в окне, но ему стало так неприятно, что он ничего не сказал.
Наташа пригрозила Диму пальчиком и сказала:
– Ну, смотри… А ты кого больше любишь: меня или братиков и сестричек?
Дим смутился.
– Наташа, – сказал он, – я тебе правду скажу: одинаково.
– А я так не хочу, – сказала Наташа. – Ты меня люби больше, а если не будешь любить, я не буду к тебе ходить… Не буду, не буду: никогда не буду…
Наташа говорила и уже уходила, пятясь задом к лестнице.
– Ну, Наташа… Ну, хорошо, слушай: они мои братики и сестрички, а ты будешь… моей женой…
Наташа быстро подошла к Диму и сказала:
– Знаешь, мы их всех возьмём и пойдём в тот дворец…
– Только, Наташа, в тот дворец можно попасть после смерти…
Наташа подумала сперва, а потом несколько раз ласково хлопнула его по голове, приговаривая:
– Неправда… Вот тебе, вот тебе, вот тебе…
И она убежала, а Дим кричал ей:
– Скорей приходи!
IV
Наташа ничего не сказала Диминым маме и дяде, но она сказала своей маме.
– И больше ты к Диму не ходи, – сказала ей её мама.
Но Наташа продолжала ходить к Диму.
– Если ты не будешь меня слушаться и будешь продолжать ходить к Диму, я тебя высеку, – сказала опять Наташина мама.
Наташа пошла к Диму, принесла куклу и сказала:
– Ты будешь папа, а я мама и это наша дочка: она непослушная, и теперь надо её высечь.
Наташа села на стул, положила себе на колени куклу, подняла ей платьице и стала бить её, приговаривая:
– Вот тебе, вот тебе, вот тебе… А теперь мы её поставим на колени и лицом в угол.
Наташа торопливо слезла со стула и понесла куклу в угол балкона.
– Нет, – сказала она, – здесь она будет видеть сад: надо, чтобы она ничего не видела.
Наташа отнесла куклу в угол, где балкон примыкал к дому, и, поставив её лицом к стене, сказала:
– У, противная!..
Потом Наташа возвратилась к Диму и, сев на стул, проговорила:
– Мне ни капельки её не жалко, и мы не будем даже на неё смотреть, и пусть наша дочка целый день так стоит на коленях, потому что мне ни капельки не жалко её: она гадкая… гадкая… и ты гадкий, гадкий, гадкий, и я никого не люблю…
И Наташа вдруг заплакала.
Она плакала, а Дим испуганно говорил ей:
– Наташа, милая, не плачь… Я никогда не буду тебя обижать, и куколка больше не будет… И я, и она, мы очень тебя любим… Не плачь же, Наташа.
И Дим, нагнувшись к Наташе, спросил:
– Можно тебя поцеловать?
– Нет, – сказала Наташа, продолжая плакать, – меня нельзя целовать, – никто не может меня целовать, только папа и мама могут меня целовать, потому что все другие – больные, и я тоже сделаюсь тогда больная… Поцелуй меня в лобик.
Дим поцеловал её, но Наташа всё продолжала плакать.
– Отчего же ты ещё плачешь?
– Потому что мама меня высечет, потому что я гадкая… я очень гадкая…
И Наташа, плача, слезла со стула и ушла, а Дим с ужасом думал: неужели высекут Наташу?! О, как стыдно, нехорошо и больно, когда секут такую маленькую девочку.
Когда Наташа пришла домой, мама спросила её:
– Ты опять была у Дима?
– Была, – сказала Наташа.
– Что я сказала, что я сделаю с тобой, если ты пойдёшь к Диму?