Дворец грез
Шрифт:
Воздух окружил меня со всех сторон, прикасаясь к моим голым ногам и взметая волосы с шеи. Полная луна плыла высоко, и, прежде чем войти в тень тропы, ведущей к храму, я остановилась, благоговейно подняв руки к дочери богини неба Нут и к звездам, ее малым детям. Пальмовые ветки над моей головой шевелились, нетерпеливо перешептываясь, и мое упоение свободой немного улеглось: я вспомнила, что духи забытых умерших могут собираться толпами в густой лунной тени и завистливо подглядывать за мной. Сама тропа утратила свой приветливый дневной облик и теперь выглядела совершенно иначе, будто бледная, фантастическая, заколдованная дорога, что вела неведомо куда. «Но за этим я и иду, — сказала я себе решительно, глядя под ноги, пока пальмы нашептывали
Я скорее почувствовала, чем различила сероватые неясные очертания двух огромных шатров, разбитых у стены храма, и остановилась, готовясь к прыжку; мое сердце вдруг заколотилось. Но все вокруг было тихо и неподвижно. Впереди справа от меня смутно виднелся грациозный нос ладьи. Вола в реке стояла очень низко, и канал наполовину обмелел. Пот струился у меня по спине. Я пригнулась и бросилась через тропу, в тень прибрежных зарослей. Вглядевшись сквозь ветки, я убедилась, что Паари был нрав: один солдат стоял у занавешенной двери каюты, глядя в мою сторону, и я не сомневалась, что его товарищ расположился с другой стороны. Очень хороню. Можно плыть к ладье. Как только я повернула к реке, меня захлестнула огромная волна возбуждения, мне захотелось петь от радости. Соскользнув в черную, с лунными блестками воду, я улыбалась, задыхаясь от счастья.
Плавала я очень хорошо и могла легко двигаться в воде, почти не нарушая ее спокойствия. Нежась в шелковистой прохладе, ощущая ласковую упругость Нила, в этой странной эйфории я добралась до канала и стала приближаться к ладье; корма вырастала, пока наконец не нависла прямо надо мной.
Ощутив под пальцами деревянную обшивку, я немного помедлила, прижавшись мокрой щекой к сладко пахнущему кедру. Меня больше ничто не волновало, кроме моего захватывающе рискованного приключения. Внутри меня наконец завершалась какая-то работа, что-то во мне росло и расцветало, и, замерев там, под ладьей, ощущая губами ласковые прикосновения речной воды, глядя на изломанную лунную дорожку, я осознавала, что больше никогда не стану прежней.
— Хвала тебе, о Хапи, [21] животворящий источник силы Египта, — прошептала я темному простору реки, потом вцепилась пальцами в борт и выскользнула из объятий бога.
Доски обшивки ладьи были положены внахлест, поэтому вскарабкаться на палубу для меня было детской игрой. Затруднения возникли на самом верху, где край борта загибался внутрь, но, как только я закрепилась там, мне осталось только скатиться на палубу, чтобы очутиться в благословенной тени.
Я долго лежала, пытаясь оценить длину ладьи, сжавшись возле мотка веревки, и мое смуглое тело сливалось с ним. Но в обманчивом лунном свете она казалась бесконечно длинной, будто, пока я пыталась оцепить расстояние, каюта постоянно удалялась от меня. Все было мрачным — черным или серым. Я увидела обоих стражников, один пристально вглядывался в прибрежные кусты, другой, с задней стороны каюты, осматривал храм и тропу, что вела в соседнее селение. Интересно, как они себя чувствуют, стоя столбом в таком прескучном и спокойном месте? Глупо? Может, злятся? Или они настолько преданы своей работе, что для них нет разницы, где нести службу?
21
Божество, олицетворение Нила.
Моя кожа начинала обсыхать. Прильнув к палубе, я медленно и осторожно поползла в направлении каюты. Только отблеск лупы в глазах мог выдать меня, потому что все остальное у меня было цвета гладкого дерева, но которому я ползла, и, случись одному из солдат взглянуть в мою сторону, я могла просто затаиться, пока он не отвернется. Колени и локти начали болеть, но я не обращала внимания на такие мелочи. Я не издавала ни звука и почти не дышала. Кровь от возбуждения гулко пульсировала
Внутри каюты было очень темно, и я остановилась, сдерживая дыхание и пытаясь определить, куда же теперь. Мне были видны только размытые очертания дивана у противоположной стены-занавеса и груда скомканных простыней на нем. Вокруг бесформенных выпуклостей были разбросаны подушки, рядом с ложем на столе стояла лампа. Тело под простынями было совершенно неподвижным и спокойным. На миг я задумалась, есть ли вообще здесь кто-нибудь, кроме меня. Я не знала, что делать дальше. Вся моя воля была сосредоточена на том, чтобы добраться сюда, и теперь, достигнув цели, я растерялась. Может, подойти к дивану и прикоснуться к спящему, если он там? Но что ощутят мои пальцы? Твердость мужского плеча или что-то ужасное, неопределимое? А что, если я испугаю его, и он с криком проснется, и стражники ворвутся и расправятся со мной, прежде чем сообразят, что я всего-навсего деревенская девчонка? «Хватит! — решительно сказала я себе. — Ты не просто деревенская девчонка, ты госпожа Ту, дочь изгнанного царевича либу, разве не так?» Давняя фантазия заставила меня улыбнуться, но подбодрила ненадолго. Я начинала ощущать в тесном пространстве чье-то присутствие, будто закутанное тело на диване знало обо мне и могло читать мои мысли. Меня сотрясала дрожь, я понимала, что время уходит. Нужно было что-то сделать. Я неуверенно шагнула вперед.
— Можешь оставаться там, где стоишь. — Голос был низкий, но странно невыразительный. Зашуршала простыня. Он или оно приподнималось, но я не видела ничего, кроме очертаний головы. Я отступила. — Или ты околдовала моих охранников, или, как все крестьяне, ты обладаешь способностью проползать и проскальзывать туда, куда не просят, — продолжал он бесстрастно.
По крайней мере, голос был человеческий. И к тому же мрачные предчувствия развеялись. Его слова разозлили меня, но я напомнила себе о том, зачем пришла.
— Я не проползала и не проскальзывала, — ответила я, раздосадованная тем, что мои голос дрожал. — Я доплыла до ладьи и взобралась на борт.
Прорицатель сел ровнее.
— И в самом деле, — сказал он. — Тогда можешь плыть обратно и взбираться к своей лачуге. Судя по голосу, ты юная женщина. Я не занимаюсь любовной магией. Не готовлю приворотное зелье для ветреных любовников. Я не даю магических формул, чтобы отвратить гнев родителей, доведенных до отчаяния ленивыми или непослушными детьми. Посему иди. И если ты уйдешь немедленно, тебя не выпорют и не отправят домой с позором.
Но не для того я добиралась сюда, чтобы опозориться в собственных глазах. Мне было нечего терять, и, преодолевая волну смущения, но твердо стоя на своем, я решила говорить о том, что меня волнует.
— Мне не нужно ничего из этого, — резко возразила я, — и, даже если бы и было нужно, я, вероятно, справилась бы с этим собственными силами. Моя мать очень хорошо разбирается в травах, и я тоже. У меня есть просьба к тебе, о великий.
На этот раз в голосе звучало удивление.
— Велик только фараон, — ответил он, — и не надо мне льстить. Я знаю свою собственную значимость, а вот у тебя, похоже, слишком большое самомнение. Какими еще знаниями о травах может обладать неграмотная девчонка в этом захолустье? И что за необыкновенную просьбу она может высказать? Можно услышать? Или мне снова заснуть?
Я ждала, нервно сжимая руки за спиной, будто меня собирались отчитывать. Воздух в каюте был тяжелый, со слабым запахом жасмина. От этого у меня слегка закружилась голова. Колени и локти саднило, вода еще капала с волос и бежала между грудей и но спине. Наверное, под ногами уже натекла лужа. Я всматривалась в густую темноту, стремясь увидеть эту голову более отчетливо, и в то же время почему-то боялась этого. Простыня снова зашуршала. Человек встал. Он был очень высоким.
— Хорошо, — сказал он устало. — Говори свою просьбу.