Дворец грез
Шрифт:
— Мне кажется, — с горечью произнесла я, — что в этой стране все, кроме жителей самых отдаленных селений, потеряли совесть. Следовательно, почему не совершить окончательное богохульство? Нужно выяснить позицию царевича. Если окажется, что его сердце болит о судьбах Египта, тогда необходимо убрать фараона совсем и посадить его сына на Престол Гора. Конечно, те, кто сделает это, потом обретут реальную власть. Если царевич окажется таким же бесхарактерным, как его отец, можно подыскать другого законного отпрыска, младенца или ребенка, того, кто еще не имеет убеждений, и возвысить его до божественного сана.
— Ты ужасно умная для своих лет, скороспелка моя, — тихо сказал Каха. — Но знаешь ли ты, что говоришь сейчас о государственной измене. Любой, кто поддерживает такие нечестивые планы, ставит под угрозу свое бессмертное ка, так же как и свое тело. Кто в Египте может пойти на такой ужасный риск? Разве нет другого пути?
— Ввиду того что это просто учебная дискуссия, — ответила я уныло, — мне, видимо, следует сказать, что, конечно же, должны быть и другие пути, но мне на ум не приходит ни одного. Может быть, мы сегодня займемся чем-то другим? Пожалуйста, Каха. Я сыта по горло царскими страданиями.
Его руки тотчас замерли. Он выпрямился.
— Очень хорошо, — сказал он с лучезарной улыбкой. — Сегодня ты можешь поупражняться в написании под диктовку длинного и ужасно многословного письма от начальника всех царских работ главному каменотесу в каменоломни Асуана. Я, естественно, буду играть роль надсмотрщика. Ты будешь его многострадальный писец.
Урок закончился на радостной, почти веселой ноте, но, когда все было закончено и Каха отпустил меня, я почувствовала себя обессиленной и необычайно грязной. Как было бы приятно окунуться в бесконечное равнодушие Нила. Я не вернулась в свою комнату, как обычно. Я вышла в сад и села, обняв колени, под большим кустом. Неотрывно глядя на игру света и тени у моих ног, я просидела два часа, пока встревоженный слуга не нашел меня и не увел, безропотную, в слепящий жар главного двора, где меня ждала Дисенк, сжимавшая свои маленькие ручки и готовая разрыдаться от ужаса. Мне все было безразлично. Не слушая ее упреков, я последовала за ней в дом.
ГЛАВА 8
Так проходили недели. Хотя внешне в моей жизни ничего не изменилось, я почувствовала едва уловимую перемену в отношении ко мне окружающих. Нет, они не стали со мной более фамильярны или грубы, не стали более сурово оценивать мои успехи в учебе. Было трудно определить, в чем именно состояла разница, но мне показалось, что обитатели дома прониклись доверием ко мне, что я будто стала теперь одной из них. А может быть, это было просто оттого, что изменилась я сама. И я больше не тосковала по дому.
Письма родным со временем стали более формальными, хотя я пыталась наполнить их теплотой и сердечностью. Я рассказывала о каких-то незначительных мелочах, Ани усердно записывал, но я ни словом не обмолвилась о том, что меня действительно волновало. А что я могла им сказать? Что царь, которого они боготворят, слабый, беспомощный человек? Что, возможно, он также убийца? Что святые люди, о которых мы всегда говорили с благоговением, были хищными животными, охваченными жаждой наживы? Я хотела бы сесть рядом с Паари и поделиться с ним своей болью. Паари, однако, был далеко и, судя по его письмам, приударял за танцовщицей, о которой упоминал раньше. Нас разделяло теперь не только расстояние. Наши жизненные дорожки разбегались все дальше и дальше.
А в моей новой жизни тем человеком, с которым я могла поделиться своими мыслями и чувствами, стал Каха. Я думала, что мы подружимся с Дисенк, но наши отношения не вписывались в четкие рамки. Она была моей личной служанкой, следовательно, должна была мне подчиняться. Но она также была и моей учительницей, и моей тюремщицей, непосредственно выполнявшей указания Харширы, и меня обижало, что я могла командовать ею по мелочам, но в главном она мне не подчинялась. Полагаю, что для нее эта ситуация тоже была трудным испытанием; ей, с ее утонченностью и даже некоторым снобизмом, наверное, было непросто кланяться невежественной крестьянке из затерянного в пустыне селения. Я ждала, что она, в свою очередь, хоть иногда будет выказывать недовольство, но, как всякая хорошая служанка, она умело скрывала свои чувства.
Поведение Дисенк я заносчиво считала мелочно угодливым, и мужская прямота Кахи была мне больше по сердцу. Я знала, как говорить с Кахой и даже с Харширой. Но я не умела поддерживать вежливую беседу с Дисенк. Конечно, я всегда была склонна слишком пренебрежительно относиться к женщинам, но однажды Дисенк удивила меня. Я спросила, откуда она. Она неправильно поняла мой вопрос.
— Я была в услужении в доме Узермааренахта, верховного жреца Амона, — ответила она, к моему большому удивлению.
В этот момент я валялась на подушках на полу своей комнаты, а она чинила одно из моих платьев, умышленно порванное мною по шву в борьбе за свободу движений. Я делала это как само собой разумеющееся, когда одевалась, и Дисенк так же систематически зашивала платья снова. Это превратилось в наше негласное противостояние. — Я также была главной личной служанкой его жены, — добавила она. Потом замолчала.
Тут уж я приподнялась:
— Ну? — Меня распирало от любопытства. — Продолжай, Дисенк! Какой дом у Первого пророка? Что он за человек? И почему ты стала работать у Мастера?
Дошив, она уверенным движением маленького острого ножичка отрезала нитку и потянулась за другой. Дисенк сидела за низеньким столиком у окна, так чтобы свет падал на работу; когда она склонялась ниже, послеполуденное солнце освещало ее блестящие, туго стянутые полосы.
— Жена Первого пророка была подругой детства госпожи Кавит, сестры Мастера, — объяснила она, протягивая нить между пальцами. — В то время они со школьными подругами каждый месяц устраивали праздники. Мне полагалось присутствовать там, чтобы иногда, если нужно, подправлять им краску на лицах. Госпожа Кавит хвалила мою работу и в конце концов убедила меня оставить службу у верховного жреца и пойти служить к ней в дом. — Она продела нитку в иголку и подцепила ткань платья. — Это было выгодное предложение. Но когда Мастер привез тебя, он попросил сестру отказаться от моих услуг. И вот теперь я служу у него. — Она старалась не смотреть на меня, и у меня сложилось впечатление, будто она сочла, что сказала слишком много.
— Ты говоришь, что Гуи одолжил тебя у сестры исключительно для того, чтобы ты заботилась обо мне? — Я была озадачена. — А что его сестра? Где она живет?
— Госпожа Кавит и ее муж живут в поместье недалеко от городской черты, — спокойно ответила Дисенк.
Я ждала продолжения, но она, сжав искусно накрашенные губы, усердно орудовала иглой.
— Скажи, а тебе здесь нравится? — поинтересовалась я. — Или ты сердишься, что тебе приходится мне прислуживать? А как скоро ты должна вернуться обратно к госпоже Кавит?