Дворец грез
Шрифт:
— Встаньте! — рявкнул Рамзес, и его тяжелая рука легла мне на затылок. — Прекрасное утро, чудесное утро, — почти запел он.
Когда я поднялась, он обнял меня за плечи и повел на палубу, где уже были расставлены кресла и разложены подушки.
Сходни подняли, рулевой взобрался на свое место, стражники разместились по бортам палубы, и мы отправились. Царские сине-белые флаги захлопали на ветру, эхом разнесся голос капитана, задававший ритм гребцам. Рамзес опустился в кресло, закинул ноги на подушку и сложил руки на животе. На нем была тонкая туника и длинная гофрированная юбка, отделанная по краю золотыми кистями. Над его широким лбом сверкал урей, венчавший расшитый золотом льняной шлем. Нижний край шлема дотронулся до его украшенных драгоценностями ключиц, когда он повернул ко мне голову и лучезарно улыбнулся.
— Короткая передышка от дворцовых забот, — сказал он, — и мой скорпион снова превратится во что-то менее ядовитое. Возможно, в голубя? В овечку? Сегодня у меня приступ величия, моя госпожа Ту, поэтому мы будем сидеть здесь, в тени под навесом, пусть подданные полюбуются на мою священную персону. Мы еще успеем полюбоваться красотами сезона перст, хотя шему вот-вот наступит! Как только минуем город, будем наслаждаться зеленью садов и дружными всходами на полях. — Он склонил голову набок, его накрашенные глаза блеснули. — Видишь, — продолжал он, — ради тебя я сегодня превращусь в земледельца. Хорошим я буду земледельцем, Ту? Жаль, что ты получила свою землю так поздно — в этом году ты не успеешь засеять ее, но мы можем вместе постоять в грязи, а радостей земледелия вкусим в следующем году!
Он подтрунивал надо мной, и я отвечала ему в том же духе; мимо проплывал огромный и суетливый Пи-Рамзес, мы слышали его многоголосый шум, вдыхали аромат фруктовых деревьев и садовых цветов, любовались на белые причалы знати.
В полдень мы поели и удалились в роскошную каюту. Мы занимались любовью и спали, и, когда вышли на палубу в бронзовое сияние уходящего дня, ладья скользила по направлению к каналу, уводящему на запад, к оазису Фаюм.
Опустился вечер, и зажглись лампы; мы плыли по течению, а на груди реки покоились яркие звезды. Очень часто на протяжении этого волшебного дня бывало так, что люди на берегу бросали взгляд на реку, потом вглядывались более пристально и начинали перекрикиваться друг с другом:
— Это царь! Бог плывет!
Я крепко сжимала руку Рамзеса, а они кланялись и посылали нам благословения, и их голоса звенели у меня в ушах сладкозвучной музыкой.
Вскоре после наступления темноты мы снова вошли в каюту и тихо разговаривали, пока наши тела не сплелись, объятые безмятежным сном, а когда мы проснулись, ладья уже пришвартовалась в Фаюме.
Оазис Фаюм был жемчужиной красоты и плодородия посреди пустыни, со своим огромным озером, окруженным тысячами покрытых сочной зеленью полей и множеством густых рощ, но я мало помню из того, что видела. Потому что одна маленькая полоска его земли была моей, и только моей; невозможно описать эмоции, охватившие меня, когда мы с Рамзесом сошли с баржи на эту землю. Я безмолвно шагала по своим десяти ароурам, и у меня перед глазами живо вставало видение: я с трудом пробираюсь по комьям земли через поле отца, чтобы, обхватив руками его крепкое бедро, просить отвести меня в школу… На моих ароурах уже был виден результат проделанной работы. Оросительные каналы, засаженные пальмами по краям, были частично вычищены. Жирная, черная, пахнущая земляным духом почва, на которой прежде выпасали скот, теперь была запахана и поделена на участки, их можно будет засеять в начале следующего сезона перст.
Рамзес не пошел со мной. Взглянув на залитый солнцем неровный грунт, он потребовал кресло, уселся рядом с носилками и стал наблюдать за мной. Но когда я удовлетворила жадное любопытство, мы вместе отправились к моему дому, осторожно ступая по разбитой каменистой дороге через запущенный сад, мимо покрытого грязной пеной бассейна; вместе же мы приняли ритуал поклонения от моих слуг. Смотритель извинился за состояние сада.
— Я думал, что важнее сразу же начать работу в полях, перестроить дом и помещения для слуг, — с волнением объяснил он. — Я надеюсь, что точно следовал твоим указаниям, госпожа Ту. Сад и бассейн будут восстановлены, когда мы завершим более важные задания.
Я, разумеется, согласилась с ним. К самому дому Рамзес отнесся довольно пренебрежительно. Дом был без мебели, с маленькими комнатами, но я уже полюбила его. Я с воодушевлением планировала, как обустрою в нем каждый уголок, и попросила Рамзеса позволить мне провести там одну ночь в одиночестве.
— Но здесь пахнет плесенью и, возможно, полно ядовитых насекомых, — ворчал он. — Скорпионы любят прятаться в прохладных местах. — Потом он улыбнулся. — Но ты любишь скорпионов, правда, Ту? Очень хорошо. Можешь остаться здесь сегодня ночью, если возьмешь с собой стражу.
Я бурно поблагодарила его, он благосклонно улыбнулся в ответ, и на закате Дисенк устроила мне постель в одной из комнат, а стражники встали на постах снаружи.
Мне не спалось. Много часов я лежала в темноте, слушая безмятежную тишину, лелея свою радость. Дважды в течение ночи я вставала и выходила в налитый луной сад, не обращая внимания на зловоние, исходившее от черной воды бассейна я иногда натыкалась. Это было мое. Все это принадлежало мне.
Как истинная крестьянка, я сразу же почувствовала неразрывную связь с землей. Она не предаст меня. Она не воздаст мне за усердие и заботу черной неблагодарностью. Она распознает мелодию, которую я буду играть для нее через своего честного смотрителя и его помощников, и расцветет в гармонии и изобилии. И это будет ее ответом на мою любовь. Я не хотела покидать свою землю; утром я распростерлась на пороге своего дома с благовониями в руках и помолилась Бесу, приносящему счастье в каждый дом, я вдохнула его присутствие в каждую комнату и изгнала из дома все зло.
Остаток того дня я предпочла бы забыть. Он неотступно преследует меня до сих пор, несмотря на то что я сделала все возможное, чтобы стереть его из своей памяти. В Фаюме был гарем Ми-Вер — место, куда отсылали состарившихся отвергнутых царских наложниц, и Рамзес решил посетить его с визитом вежливости. Он не послал предупреждения о своем визите, и взволнованный Хранитель дверей приветствовал его, неловко распростершись, беспрестанно принося извинения и бросая на меня косые взгляды.
Мы быстро обходили территорию, и, пока Рамзес останавливался поговорить то с одним, то с другим, я уже через несколько минут сгорала от желания поскорее покинуть это место. Строение было старое, комнаты маленькие и темные. Хотя сады были такие же зеленые, как и везде в Фаюме, они казались мрачными, полными безмолвия, которое тяжело давило на ка и угнетало тело.
В гареме обитали несколько сотен женщин, женщин с морщинистой, ссохшейся кожей, со скрюченными руками и седыми, безжизненными волосами, предвещавшими надвигающуюся смерть. Их голоса были скрипучими, рты шепелявыми, движения медленными и затрудненными. Одни час за часом недвижно сидели под деревьями, уставившись в пространство перед собой. Другое уродливыми тенями лежали на своих кушетках в полумраке открытых помещений, мимо которых мы проходили. Уныние, покорность и терпение медленного умирания пропитали воздух, несмотря на заботу множества служанок; и к тому времени, как за нами закрылись ворота, я была в состоянии, близком к истерике. Закончить жизнь, как они. Как они! Перспектива была невыносимой.
Когда мы сели в носилки, Рамзес погладил меня по руке.
— Ту, ты такая холодная! — воскликнул он. — И ты вся дрожишь! Ну же, тебе нужно поесть. Утолим голод и потом пойдем в храмы, совершим жертвоприношения. Тебе это понравится намного больше, потому что Себеку и Херишефу поклоняются женщины в расцвете лет и потом их дома полнятся новой жизнью.
Это было единственное упоминание, которое он сделал по поводу нашего визита в Ми-Вер, и я была рада. Потому что если бы он спросил о моих впечатлениях, я бы только разрыдалась, вспоминая об этой могиле для живых.