Дворец наслаждений
Шрифт:
— Верни мне папирус, — твердо сказала я. — В случае чего он будет лишним доказательством, что царевич разрешил мне эту встречу.
Уже испытав на себе царское вероломство, я больше не хотела зависеть от милости Рамзеса. Капитан удивленно поднял бровь, но все же вернул документ Изис.
— Как видишь, я доверяю тебе больше, чем ты доверяешь повелителю, — ядовито заметил он. — Твоя служанка останется снаружи. Кроме того, тебя буду сопровождать я и мой солдат.
Я кивнула. Капитан развязал веревку, преграждающую вход в комнату, и распахнул дверь. У меня заколотилось сердце. Расправив плечи, я вошла в комнату, капитан и солдат последовали за мной. Дверь за нами закрылась.
Дневной свет проникал в каморку через узенькое оконце, расположенное под самым потолком, и, хотя в комнате было довольно светло, после яркого солнечного утра мне показалось, что здесь царит полумрак. Прямо под лучом света, прямым, словно копье, на полу, скрестив ноги и склонившись над шитьем, сидела женщина. Сначала я подумала, что это Гунро, однако, когда она встала и поклонилась, я увидела, что это служанка. Скользнув по ней взглядом, я посмотрела дальше, в темный угол, где можно было различить какое-то движение. Внезапно появившись из темноты, передо мной предстала Гунро.
Она изменилась. За то мгновение, что мы смотрели друг на друга, я со смешанным чувством удовлетворения и тревоги успела заметить, что плавные, удлиненные линии ее тела танцовщицы начали принимать угрожающе округлые формы. Ее губы, на которых всегда играла улыбка, теперь окружали глубокие морщины, придавая лицу сварливое выражение, а гладкая, цветущая кожа приобрела нездоровый желтоватый оттенок. Гунро была все так же красива, но ее красота словно потеряла форму, сделалась расплывчатой, утратив ту яркую искорку, которая делала Гунро поистине прекрасной и которой я в свое время так завидовала.
— Годы не пощадили ни тебя, ни меня, Гунро, — промямлила я.
Глаза Гунро сузились, и она улыбнулась — медленно и холодно.
— Так, так, — произнесла она. — Ту, женщина, которая совершила невозможное и восстала из мертвых. Если бы я знала, что меня ожидает такая честь, я бы накрасила глаза и ладони. Я вижу, твое долгое пребывание в грязи не улучшило ни твою внешность, ни характер, ибо, как ни трудился над тобой косметолог, ты все равно похожа на высушенный труп, даже под слоем косметики. — Гунро презрительно усмехнулась. — Да и манеры у тебя так и остались деревенскими. Ни одна знатная дама не опустилась бы до того, чтобы прийти ко мне и злорадствовать. Я полагаю, ты за этим пришла?
— Ты права, — твердо ответила я. — Но я пришла к тебе не злорадствовать, Гунро. Наша с тобой участь еще не решена. Мне нужно другое — заглянуть в глаза женщине, которая лгала мне, предала мое доверие и дружбу, которая презирала меня. Не думаю, что это было достойно знатной дамы.
Гунро сверкнула глазами.
— Я не собираюсь просить у тебя прощения, — сказала она. — И тебе не втянуть меня в споры или воспоминания о прошлом, во всяком случае не сейчас, в присутствии двух человек, которые запоминают каждое мое слово. Ты посмотрела мне в глаза. А теперь уходи.
Я стояла, не зная, что мне делать. Мне было стыдно за свою жалкую и мелкую месть. Того коварного, насмешливого призрака, который долгие годы не покидал моих снов, больше не существовало. Вместо него я обнаружила ожесточенную, сломленную женщину, за вызывающим поведением которой скрывался лишь страх. Куда исчезла беспечная танцовщица?
— Что с тобой случилось, Гунро? — спросила я. — Почему ты бросила танцы?
Она окинула меня презрительным взглядом, явно собираясь сказать что-то оскорбительное, но сдержалась.
— Потому что поняла, что, сколько бы я ни танцевала, из гарема меня не выпустят, — хмуро ответила она. — Рамзес отказался отпустить меня, с тех пор для меня все потеряло смысл. — Она посмотрела мне в лицо. — В молодости мне казалось, что быть наложницей фараона куда интереснее, чем женой обыкновенного вельможи. Я не умела заглядывать в будущее. Я не знала.
— Я тоже, — прошептала я и внезапно подумала, что, какой бы тяжелой ни была моя жизнь, мне повезло больше, чем Гунро. Я согрешила, но мне оставили свободу, а вот Гунро так просто свою вину не искупит. — Прости, что пришла к тебе, Гунро, — искренне сказала я. — Я знаю, что когда-то ты желала моей смерти, возможно, желаешь ее и сейчас, и мне не следовало к тебе приходить. Прости мою жестокость.
Сжав кулаки, Гунро шагнула ко мне.
— О, как ты великодушна, — тихо произнесла она дрожащим от ненависти голосом. — Как благородна. Как добра. Торжествующая Ту снисходит до своего поверженного врага. Побереги свою жалость. Ты была права. Рамзесу следовало дать тебе умереть. Я возненавидела тебя с тех пор, как ты переступила порог моей комнаты, и ненавижу сейчас. Убирайся, оставь меня в покое!
Метнувшись в сторону и на мгновение оказавшись в белом луче дневного света, она неуклюже заползла в свой темный угол, а я послушно направилась к двери.
Выйдя из комнаты, я остановилась на пороге, чтобы вдохнуть чистого горячего воздуха, и подставила лицо солнцу. Ко мне подбежала Изис и немедленно прикрыла меня зонтиком. Вслед за ней подошел капитан и, мягко взяв меня за плечо, вывел во двор. Пробормотав слова благодарности, я направилась к себе, чувствуя, как пересохло у меня в горле и болит от напряжения спина. Но я могла ходить, сгибать колени, свободно двигаться — как же это прекрасно! Я уходила, не осмеливаясь оглянуться.
Всю следующую неделю я провела как в тумане, ничего не делая и мучась от угрызений совести и от стыда, которые остались у меня после свидания с Гунро; иногда к этому примешивались раздумья о неотвратимости суда Маат. Гунро получит по заслугам, как и все остальные, кто пытался нарушить путь, предопределенный Маат. Великое космическое равновесие, которое объединяет истину, справедливость, небесное и земное правление, будет наконец-то восстановлено. Мой приговор отменен. Маат перемолола меня и выплюнула, потрепанную, но свободную. Теперь же она взялась за заговорщиков, а их-то, в отличие от Гунро, мне было вовсе не жалко. Наоборот, я желала, чтобы гнев Маат обрушился на них всей своей мощью. Кроме, может быть, Гуи. Вечно мои мысли возвращались к нему, и, когда это происходило, я старалась думать о чем-нибудь более существенном — пище, вине или руках, которые массировали мои ноги. Все в руках Маат, включая фараона и его сына; наше дело будет рассмотрено в суде, затем отдано в архив храма, а потом и забыто.
На восьмой день после моей встречи с Гунро, когда я сидела на постели раздетая и еще мокрая после ванны и ждала Изис, которая должна была принести мне завтрак, на пороге комнаты, заслонив собой свет, внезапно появилась высокая фигура и склонилась в приветствии. Амоннахт улыбался. Вскрикнув, я прикрылась накидкой и вскочила, пытаясь обернуть ее вокруг тела.
— Хорошие новости, Амоннахт, не так ли? — задыхаясь от волнения, спросила я. — Хорошие, да?
Амоннахт склонил голову, продолжая улыбаться в своей обычной любезной манере.