Дворец в истории русской культуры. Опыт типологии
Шрифт:
В обществе, в котором властвует один лишь король, основным способом реализации сословных обязанностей становится обязанность представлять свой социальный ранг всеми жизненными проявлениями: и манерой поведения, и формами общения, и содержанием дома [89] . Как писал о веке Барокко Ж. Делез: «Были времена, когда мир считали в основе своей театром, сном или иллюзией – или, как говорил Лейбниц, одеянием Арлекина; но отличительная черта барокко заключается не во впадании в иллюзию, и не в выходе из нее, а в реализации некоторого явления внутри самой иллюзии или же в сообщении ей некоего духовного здесь – бытия , возвращающего ее частям и кусочкам какое-то совокупное единство» [90] .
Превращение «сословных обязанностей»
В XVII веке во Франции установилась иерархия названий аристократических жилищ, которая соответствовала сословной принадлежности хозяев. Обозначение palais относилось только к местожительству короля, принцев и духовных иерархов. При этом grand palais – только королевские дворцы, palais – дворцы принцев и духовных лиц. Особняки высшей придворной аристократии называли grand hôtel или hôtel , в зависимости от ранга, к XVIII веку это название спустилось по социальной лестнице, отелями стали называть дома богатых налоговых откупщиков [91] . Социальная иерархия отразилась и в архитектурном оформлении дворцов – величина здания и его декоративная отделка ставились в зависимость от ранга владельца [92] .
Контакты с людьми придворного общества – визиты, салоны, многолюдные приемы и праздники были непосредственным инструментом карьеры, «профессиональной деятельностью» обитателей дворцов, этикет и церемониал – важнейшим инструментом господства [93] . Чем выше место того или иного представителя дворянского сословия в традиционной, а особенно в актуальной иерархии, тем больше круг его общения.
Площадь двора, вокруг которого группируются части дворцового здания, предполагала количество карет, подъезжающих к дому и размер пути, который посетителю полагалось пройти от кареты пешком. Размеры сада, соотношение парадных и частных апартаментов, количество кухонь и конюшен были рассчитаны на публичную жизнь обитателей и одновременно становились символами их положения, их интересов и притязаний [94] . Наиболее роскошный и обширный королевский дворец представлял собой кульминацию иерархически организованного художественно-политического пространства раннего Нового времени, задавая всем другим дворцам и особнякам статусные координаты, артикулированные пластическими формами.
Не только размеры отличают дворцы абсолютного монарха и придворных от резиденций предшествующего времени. Дворец раннего Нового времени стал качественно определенным в художественном отношении объектом, коррелируя с государственной властью, постепенно утрачивающей сакральный компонент в пользу эстетического. Начиная с эпохи Возрождения, дворец задумывался и создавался по законам и правилам Искусства.
Исследователи, изучающие процессы модернизации как перехода от традиционного типа культуры к современному, решающую роль отводят формированию рациональности – стратегий аналитического мышления, в широком смысле жизненных, мировоззренческих стратегий [95] . Генезис рациональности связывается с европейской культурой и признается ее специфическим качеством, важнейшим фактором влияния на мировую культуру [96] . Формой рациональности в переходную эпоху стал теоретический подход к самым разным сферам деятельности, в лоне которого шел поиск универсальных законов – мышления, искусства, политики, науки. Теоретическая мысль в европейской культуре раннего Нового времени исполняла роль традиции, модернизированной, но все же еще традиции, в которой категории добра, истины, красоты по прежнему заданы, укоренены в трансцендентном, а стратегии деятельности подвергнуты анализу.
В раннее Новое время, как и в Средневековье, и в эпоху Древности, право на власть не утратило трансцендентного обоснования. Но формирование абсолютных монархий и то исключительное положение, которое занял абсолютный монарх по отношению к обществу, связано, с изменением эпистемологических принципов легитимации власти. Начиная с эпохи Возрождения, подобие монарха Богу все чаще и последовательнее связывается не с системой символических аналогий и магической благодатью «тела», но безличным и универсальным законом, с системой принципов. На суверена постепенно переносятся свойства самопорождающей субстанции, не нуждающейся в основании и внешней причине [97] . Суверенность короля раннего Нового времени это не знак власти, но сама природа власти. Подобие монарха Богу очищается от антропоморфности, превращается в онтологическую абстракцию, принцип, закон. В аргументах теории суверенитета содержатся в зачатке принципы верховной власти закона и идея самообоснования власти, имманентности власти, которые станут основой государства Нового времени.
Понимание политической власти как универсального и всеобщего закона, частным случаем которого являются конкретные политические действия и процессы, соприродно рациональной философии, нацеленной на выработку метода, галлилеевской и ньютоновской физике, объясняющей законы движения материальных тел в однородном бескачественном пространстве, внеличной геометрии, организующей живописные знаки на холсте. Еще Э. Панофский показал, что в линейной перспективе воплощено «современное систематическое пространство» – «в художественно – конкретной сфере раньше, чем в его сформулировала абстрактно-математическая мысль» [98] .
Архитектурный язык дворцового пространства оперировал строгим математическим инструментарием – теорией ордерного пропорциорования, законами симметрии, правилами перспективы. В теории и практике ордерной архитектуры, не меньше, чем в других областях духовных поисков формировался опыт систематического мышления [99] . Л. Таруашвили назвал ордерную архитектуру Нового времени цивилизаторским актом, «волевым самоопределением культурного типа» [100] . Правила ордера (правила членения, соответствия частей, соразмерности, гармонии) понимались как универсальные всеобщие законы Красоты, в соответствии с которыми Искусство «оформляет Материю очертанием…» [101] . Можно было спорить о том, какие ордера совершеннее, правильнее – ордера «древних» или «новых», но мысль о том, что именно «в ордерах заключается все великолепие архитектуры» [102] полагалась бесспорной. Начиная с XV и вплоть до середины XIX века дворцовая архитектура – это архитектура ордерная par excellence.
Декоративное оформление дворца предполагало единую развернутую сюжетно-тематическую программу, организованную по законам риторики [103] . Риторика была в художественной культуре раннего Нового времени универсальной упорядочивающей инстанцией, ответственной за область художественной нормы. Риторика, включающая в себя в свернутом виде и философию, и этику, и эстетику, имела «статус метатекста с автодескриптивной функцией» [104] – организовывала не только художественный, но целостный социо-культурный мир во всех его проявлениями. Сюжетно-тематическая программа дворцовых резиденций аппелировала к истории и мифологии, создавала историко-мифологическую, литературную ауру власти, служила художественным референтом сакральности королевской власти.
Дворцовая резиденция европейского типа представляет собой тотальное художественное пространство, в котором упразднены все хозяйственные функции в пользу единственной – репрезентативной. Еще Виньола при постройки виллы в Карпаролле размышлял над тем, как организовать пространство, чтобы нельзя было увидеть «ни одного из помещений служб и грязных занятий там происходящих». По поводу отсутствия бытовых помещений во дворцах XVII века О. Шуази обронил: «эти дворцы построены не для простых смертных» [105] .
Дворцово-парковый комплекс раннего Нового времени является самодостаточным в художественном отношении пространством, грандиозным и цельным «большим произведением» Искусства, в котором работают все его виды и жанры. Дворец создавался как бы на пустом месте, как «на чертежной доске» [106] , точнее пространство, на котором строился дворец, мыслилось как пустое и чудесным образом преображенное. Даже если это городской дворец, как флорентийские палаццо XV века, он не учитывал масштаб улиц и кварталов, не вписывался в городской ландшафт, но «накладывался» на него сверху [107] . Точно также не принимался во внимание и деревенский ландшафт: села сносились, а природа перекраивалась в подчинение единому художественному замыслу. Миметическая концепция искусства подразумевала подражание не собственно природе, но законам природы как законам творения. Сама же природа понималась как бесформенная Материя, нуждающаяся в преобразовании Искусством.