Дворянин великого князя
Шрифт:
Убежден, что Господь наш всемилостивый вразумит заблудших и они вскоре сами поймут, где и с кем им надлежит быть. А если рядом с ними в трудную минуту выбора окажется добрый человек, который поможет мудрым советом…
Колокол укрепили на звоннице и решили проверить — звук одинокого удара повис на миг в воздухе и растаял в весеннем небе.
Великий князь будто очнулся от размышлений.
— О чем это я? Ах, да…
Он быстро направился в темный угол гридни и вернулся с маленькой, туго свернутой трубкой серого пергамента.
— Это послание ты передашь своему соседу за Угрой князю Федору Ивановичу Бельскому. Но запомни — только наедине и в собственные руки.
Письмо тайное и важное, потому храни его так, чтобы никто не смог увидеть и прочесть в случае, если тебя пленят, ранят или даже убьют. Ну, а когда останешься с Бельским наедине, сделай так, чтобы он при тебе письмо прочел, затем возьми обратно и уничтожь сразу, чтобы никаких следов от него не осталось! Я не желаю, чтобы кто-то когда-нибудь мог сказать, будто я тайно пересылался с литовскими князьями.
— Я понял, государь. Все будет исполнено точно, — сказал Медведев с поклоном, и ничего не отразилось на его лице, будто он выслушивал и исполнял такие поручения ежедневно.
— Дай-то Бог! А теперь — главное. Если Бельский даст ответ сразу — привезешь немедля. Если нет… Подождешь, пока даст. Раньше или позже, но он должен ответить. ДОЛЖЕН, слышишь! Дело это может оказаться непростым, потому даю тебе сроку на его исполнение… ну, скажем, полгода. Жду тебя с ответом Бельского в начале октября.
Великий князь протянул письмо и пристально наблюдал за тем, как Василий Медведев с поклоном принял послание, деловито проверил, цела ли маленькая красная печать с великокняжеским гербом, осторожно вложил ее внутрь пергаментной трубки и, расстегнув кафтан, аккуратно спрятал свиток где-то на груди.
Похоже, он не понимает, что его ждет. Тем хуже для него. Лучший кремлевский дьяк не зря корпел над этим письмам целую неделю. Оно так составлено, что, если даже и попадет в чужие руки, ничего особо худого не случится… Дворянин Медведев умрет, а дело чуток задержится. Нестрашно. Пошлем другого. Лучше действовать медленно и осторожно, но наверняка. Во всех случаях виноват будет Иван Юрьевич… Нехорошо, братец, ох, нехорошо — не сумел ты, милый, найти нужного человека… А таких, как этот Медведев, мы отыщем в Московском княжестве тысячи…
И в этот миг на пороге появился Патрикеев. (Всегда ведь знает, когда надо появиться, — неужто подслушивает?) В руках он держал поднос, на котором лежали золотой крест и грамота, с кругляшком чистого воска на длинных шелковых шнурках. Великий князь взял грамоту, подошел к столу, аккуратно вывел подпись, оттиснул на мягком воске личную печать — изображение святого Георгия, пронзающего копьем змия, — величественным шагом направился к Медведеву и, не глядя в грамоту, привычной скороговоркой произнес заученный с детства текст пожалования:
— Я, Иван Васильевич, Божьей милостью Великий князь Владимирский и Московский, и Новгородский, и Тверской, и Югорский, и Пермский, и Болгарский и всея Руси, данной грамотой, льготной, заповедной и несудимой, [4] жалую холопа и слугу своего Василия Иванова сына Медведева и всех потомков его дворянским званием, а в кормление даю ему отчину — имение Березки, что, на берегу Угры, с пашенными землями и сеножатьями, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с борами, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данниками и слободичами, что на моле сидят. А дабы укрепить волю мою и силу в местах порубежных, где власть великокняжеская не близко, даю ему право пять лет дани в казну не возить и самому в своей земле порядок держать: людей и слуг в пределах имений своих по личному усмотрению — казнить и жаловать. Твори в отчине своей суд честный и правый, согласно законам моим и воле Господа нашего, а мне служи не за грош, а за совесть — верой и правдой!
4
Льготная грамота — освобождающая на определенный срок от уплаты податей и повинностей, "заповедная" — запрещающая государевым гонцам, послам и прочим лицам приезжать и ночевать в данном имении, а также требовать себе кормов, проводников и подвод, и "несудимая" — дающая право судить на своей земле подданных, а самому быть подсудным только великому князю.
Патрикеев протянул поднос с большим золотым крестом, и Василий Медведев опустился на одно колено.
— Тебе, матушка, земля русская, и тебе, батюшка, государь мой Иван Васильевич, служить буду словом и делом, верой и правдой, не щадя здоровья и живота своего, до последнего вздоха, до последней кровинки. Чести отчизны моей, княжества Московского, не уроню нигде ни чином, ни помыслом, а силу державную и власть великокняжескую укреплять буду везде и всегда, да детям и внукам своим так же накажу. На том и целую этот крест.
Новый дворянин московский Василий Медведев почтительно прикоснулся к холодному гладкому золоту, до блеска отполированное несметным числом подобных прикосновений, и в эту минуту, взволнованный нежданным поворотом судьбы: еще вчера — простой безвестный воин, а нынче — дворянин великого князя, исполнитель дела державной важности, — он вовсе не думал, не гадал, как часто потом будет вспоминать эту так складно сказавшуюся и столь тяжкую для исполнения клятву…
Но великим промыслом Господним не дано человеку знать грядущего.
Не дано…
…После сумрака терема яркое мартовское солнце больно сверкнуло в глаза, Василий зажмурился, и вдруг на кремлевской звоннице ударили сразу все колокола. Им тут же ответили другие, где-то рядом, потом еще, и еще подальше, и вот уже над всей Москвой повис густой, разноголосый колокольный звон. И внезапно мелькнула в голове Медведева шальная, тщеславная мысль, что это в его честь, но он тут же догадался, в чем дело…
А в гридню великого князя вбежал запыхавшийся Патрикеев и громко, восторженно объявил:
— Государь! Сын!.
Иван Васильевич радостно встрепенулся и тут же направился в палаты супруги своей, великой княгини Софьи, в девичестве греческой княжны, племянницы Константина Палеолога, последнего императора некогда могучей Византии.
Придворные бояре, князья и вельможи улыбались и кланялись, а сами боязливо жались к стенкам, отступали на всякий случай подальше, опасаясь, не дай Бог, невольно вызвать его гнев, ибо хорошо знали еще одно прозвище великого князя, которое забудут потомки — Иван III СТРОГИЙ…