Дворянство Том 1
Шрифт:
– Спешить… надо, - повторил шепотом Гаваль, непонимающе переводя взгляд с мужчины на женщину и обратно.
– Беги, - посоветовал Раньян, проверяя, как выходит клинок, не прихватился ли мессер к ножнам тончайшей пленкой льда, такое случается зимой.
– Что?..
– Просто беги. Как можно дальше. И никогда об этом не рассказывай. Никому.
Раньян обошел так и не вставшего Гаваля, двинулся к городу, ускоряя шаг, быстро перейдя на легкий бег. Елена застыла, глядя ему в спину и повторяя про себя: это не мой ребенок, это не моя война. Не мой сын, не мои разборки.
Она провела рукой по широкому поясу - меч, нож, кошель с горстью серебряных монет, лекарская грамота… Что ж, ей удавалось выживать с куда меньшим набором. Жаль прочих вещей, что брошены в городе, но их можно купить заново, а вот лавка, где продают жизни, явно где-то очень далеко отсюда.
– Вон, там! – Гаваль вытянул руку, показывая на дорогу восточнее городка. Там роились черные точки, похожие на безобидных мушек, и даже по беглому взгляду, не было там ни пятидесяти, ни семидесяти человек. Сотня, по крайней мере.
Елена посмотрела в небо, молча спросила у него: Пантократор, ты там? Если ты есть, пора бы как-то себя проявить. Может, послать знамение. Совершить маленькое или не очень маленькое чудо, как в ту ночь, когда она уходила по улице со сломанной рукой под градом камней. А лучше всего, конечно, вернуть ее домой.
– Что делать? – тоскливо взывал менестрель. – А что делать то?
Елена посмотрела в удаляющуюся черную спину бретера. Затем сказала:
– Беги. Как он сказал. Далеко, потом еще дальше. И никогда об этом не рассказывай. Особенно в песнях и стихах.
– Но… - юноша повел безумным взглядом человека, у которого только что рухнул мир, побились на черепки все надежды и чаяния.
– Но Гамилла… мои инструменты… деньги!
Добро пожаловать в клуб, подумала, хмыкнув, Елена, глядя сверху вниз на бедного песенника. Почему то вспомнился мяч, дурацкий и все время распутывающийся. Только сейчас женщина запоздало поняла: тряпичную путаницу следовало обмотать веревками, получилось бы лучше. Странно, как мало нужно, чтобы заставить улыбаться юного старика, прочно забывшего, что такое простое детское веселье. Всего лишь глупый мяч…
– А ты? – спросил Гаваль.
А я… что же я… - повторила Елена. – Я, пожалуй, не побегу.
И она шагнула вслед бретеру, который уже миновал городские ворота.
* * *
– Я не совсем понимаю, в чем суть этого деяния, - сказал Оттовио.
Вартенслебен отметил: речь юноши стала еще более уверенной и правильной. Раньше император спросил бы «что мне следует делать?» или «какова моя задача?». Добрый знак… хотя и опасный в то же время. Но, увы, быстрая лошадь - это норовистая лошадь. Нельзя получить сильного императора, сохранив над ним полную власть. В этом отношении островные уроды правы, опасаясь того, что мальчишка обретет излишнюю строптивость. Но прибыль всегда подразумевает долю риска.
Герцог коснулся пояса под свободной мантией. Там, в крошечном футлярчике, лежало сообщение, доставленное на рассвете шпионом Курцио. Тревожное,
– Это давняя традиция, которую многократно пытались изничтожить, тем не менее, она возрождалась, - пояснил герцог, шагая вдоль череды портретов, установленных так, чтобы свет из высоких окон освещал лица наилучшим образом, раскрывая богатство красок, мастерство художников и красоту персонажей. Впрочем, оценить сейчас все это не представлялось возможным из-за бархатных занавесей, скрывающих полотна.
– Каждое благородное семейство может в урочный день прислать Его Императорскому Величеству изображение достойной дочери. А Император невозбранно рассматривает и оценивает кандидатуры.
– Кандидатуры… - повторил вслед за герцогом Оттовио, нахмурившись.
– Для чего, напомните мне.
– Формально для того, чтобы царственная персона выразила искреннее восхищение. Его можно передать устно, через гонца или специальной грамотой. Оная привилегий не обещает, но в целом радует семью.
– Дает повод для хвастовства, - уточнил император.
– Именно так, - слабо улыбнулся герцог, склонив голову перед проницательностью повелителя.
– Точнее служит гирькой на очень сложных весах со множеством чаш, которые измеряют вес знатных родов и баланс их силы.
– Вряд ли эта гирька имеет существенный вес, - поморщился Оттовио.
– Сама по себе, разумеется, нет. Но внимание Императора - имеет. И поскольку чаши находятся в постоянном неустойчивом движении, даже несколько слов могут привести к удивительным последствиям.
– Хорошо. Вы говорили о формальном. А неформальное?
– Разумеется, каждый патриарх… или матриарх надеется - свершится чудо, и Его Величество заинтересуется портретом настолько, что это в итоге приведет к замужеству.
– Даже если Его… Величество помолвлено?
– уточнил император, задумчиво глядя на образ своей невесты, который, разумеется, не стоял в общем ряду, а почетно висел на стене, символизируя неизбежный, однако все время уходящий в будущее союз.
Картина, выполненная в мрачно-торжественных красках, изображала худенькую и очень грустную девушку с волосами, высветленными до снежной белизны по традиции - морской солью и жестоким солнцем. На девице было простенькое платьице красного цвета с белым воротничком, без всяких украшений.
– Особенно в этом случае, - скупо улыбнулся Вартенслебен.
– Помолвка означает, что Император готов к браку и зачатию наследника, но помолвленным может быть лишь неженатый человек....
Герцог сделал красноречивую паузу, отлично понятую императором.
– И подобное случалось?
– Иногда. Очень редко, но все же достаточно, чтобы питать надежды.
– Полагаю, в основном благородные дома надеются подобным образом сунуть в постель Императора новую любовницу, - цинично предположил Оттовио.