Дворянство. Том 2
Шрифт:
Мимо прошел, тоскливо шаркая, Гаваль, юноша уже неделю пребывал в сплошной фрустрации и саморефлексии. Поэт-песенник надеялся, что в благородном обществе, наконец, обретет достойное признание и гарантированный достаток. Однако быстро выяснилось, что менестрель он для всяческого быдла, в кабаках и придорожных деревеньках, где за выступление наливают кружку пива и дают несколько подопревших луковиц. Приличная же публика воспринимала Гаваля лишь как экзотическое разнообразие высокой культуры — скоморох, да и только. Благо с поездом тащилась целая арт-группа из непотребных девиц и всевозможных песенников, на фоне которых любительская самодеятельность Гаваля была видна особенно ясно и неприглядно.
Гамилла не видела в этом ничего плохого, дескать, какая разница, платят тебе за изысканную культуру верхов или пошлые частушки, главное, чтобы публика была довольна, и монетки звенели в кошеле. Но Гаваль все равно страдал. Насильник со знанием дела посоветовал ему сохранять такой же настрой до королевской столицы, где найдется много вдовушек и скучающих мещанок среднего возраста, эти с легкостью ловятся на комбинацию «свежесть юности + дудка + качественное страдание». От совета мудрого искупителя Гаваль огорчился еще больше.
Раз или два молодого человека пытались побить более изысканные и удачливые конкуренты — профилактически, чтобы не оскорблял профессию. Тут и выяснилось, что Гамилла берет свой процент с доходов менестреля вполне заслуженно, а крепкая дубина при должном навыке отлично компенсирует легкость женского кулака.
Елена вздохнула, убрала ложку в поясной футляр, где хранилась всякая мелочь вроде складного ножика и однозубой вилки. Посмотрела на корнет, опять вздохнула, предвидя вечер и кислую морду бретера, который тщетно искал возможность как-нибудь попасть в ближний круг, охранявший Артиго. Из-за угла, пошатываясь, выбрел, утирая мокрый рот, один из рыцарей королевской свиты. Елена припомнила, что это какой-то барон, естественно родовитый, однако не знаменосный, то есть не способный набрать и вооружить за свой счет, по меньшей мере, десять «копий». Несмотря на по-зимнему холодный день, здоровенный плечистый мужик щеголял голым торсом, демонстрируя приличный набор шрамов, при этом ниже пояса рыцарь был закован в металл, от кольчужной юбки до сабатонов со шпорами. Посеребренные колесики шпор звенели при каждом шаге.
Жандарм посмотрел на женщину, женщина посмотрела на жандарма, оба друг другу категорически не понравились. Из-за спины полуголого рыцаря выглянула молоденькая девчушка очень сельского вида, неуловимо похожая на дочь фрельса, которая запомнилась Елене. Только насчет этой девочки сомневаться не приходилось, у нее разве что на лбу не было написано «крестьянка». Она, кажется, хотела обнять мужчину, куда-то его отвести, но завидела Елену и ойкнула, зардевшись, как свекла перед осенними дождями. Закрыла пунцовые щеки ладошками, демонстрируя уже припухшие в ожидании скорого артрита суставы. Исчезла, будто ее здесь и не было.
Интересно, все с той же меланхолией подумала Елена, тут все по любви (разумеется, большой и чистой), за денежку или девчонка хочет просто любой ценой попасть в город, сбежав от непосильной работы? И что насчет этого думают родители? В деревне невозможно скрыть какую-либо тайну, здесь все на виду. Да вот хотя бы эти свиное… воды. Впрочем, это не ее дело.
— Эй! — гаркнул жандарм. — Ты-ы-ы-ы…
Судя по всему, он пытался вспомнить имя.
— Хель, ваша милость, — вежливо подсказала Елена.
— Хель, — повторил жандарм, которому пришлось опереться на стену, чтобы не упасть. Рыцаря тряхнул спазм, воздух с утробным гулом вырвался из глотки.
— Хель… А-а-а… А почему ты
— Со всем уважением к вашей милости, — все с той же рафинированной вежливостью Елена встала и поклонилась, сняв шапку.
— Вот… — пробурчал рыцарь, явно не понимая, что делать дальше. Кажется, он по какой-то причине ожидал, что странная рыжая баба начнет артачиться и демонстрировать особый статус.
— Писца! Срочно писца!!! — прокричал кто-то за домами. В голосе звучало неподдельное страдание, буквально дистиллированная мука.
— Чего изволит ваша милость? — Елена избегала прямого взгляда, чтобы не провоцировать конфликт. Формально группа бывших театралов считалась привилегированными гостями, их нельзя было просто так обижать и тем более обходиться как с обычными селянами. Но… зачем без лишней нужды проверять, как далеко простираются твои права?
— Чего… изволю… — глубоко задумался рыцарь, вращая налитыми кровью глазами. Тут его взгляд упал на пажа, все еще бесплодно мучающего себя и господское платье. Жандарм сразу, как по щелчку пальцев, забыл о Елене и переключился на новую жертву.
Вот и славно, подумала женщина, садясь обратно. Пока разворачивалась драма с выволочкой и громогласным требованием вылизать драгоценную ткань, Елена подставила лицо неяркому, но умеренно теплому солнцу. Мышцы болели после обеденной тренировки, рыцарь бесился, паж страдал, жизнь шла своим чередом. Кто-то продолжал взывать, требуя писца. Елена даже чуточку задремала, ощущая теплый уют войлочного коврика под седалищем. Пахло жженой щетиной и паленой шкурой. Кудахтали куры, словно предчувствуя скорый финал жизненного пути — кавалькада из сотни человек, привыкших есть вкусно и ежедневно, а также их свита сжирали, подобно саранче, все на пути. Впрочем, следовало признать, королевские воины платили за еду и кутеж, ведя себя как хамоватая и наглая компания гостей, а не шайка захватчиков.
Чуткий слух вычленил из общего фона знакомые шаги — тяжелые, с подволакиванием, как у человека, далекого от немощной старости, но помеченного хворью. Елена открыла глаза и посмотрела на комита Дан-Шина. Имперский комиссар, как обычно, держал на плече двуручный меч в простых ножнах и смотрел на женщину сверху вниз с привычным уже выражением усталого недовольства на помятом лице. Как высказать должное уважение простолюдину, но с бляхой императора, Елена понятия не имела, поэтому на всякий случай опять встала и обозначила поклон, не слишком, впрочем, глубокий. В конце концов, комит был врагом, кровно заинтересованным в смерти Артиго Готдуа и, наверное, всех его спутников.
— Я слышал, ты знаешь грамоту? — спросил Дан-Шин с неприветливостью в голосе, полностью соответствующей мрачной физиономии.
— Я умею писать, — нейтрально согласилась женщина, надеясь, что комит отстанет. В конце концов, многие здесь были грамотны.
— Говорили, ты хороший писец, — не унимался комиссар.
Елена молча пожала плечами, дескать, кто говорил, у тех и спрашивайте.
— Ступай за мной, — комит что-то решил для себя и пошел дальше, не оборачиваясь, пребывая в уверенности, что рыжая пойдет следом. Елена снова вздохнула и пошла. Пьяный рыцарь хлестал пажа по лицу рукавом кафтана, превращая грязную одежду в рваную и площадно матерясь. Мужики, занятые свиньей, и бабы с кишками, смотрели на воспитательный процесс уважительно, с почтением. Близился вечер, кажется, тринадцатый с того момента как «смешная армия» влилась в ряды армии настоящей. Если верить болтовне слуг, до города оставалось еще по крайней мере неделя столь же неспешного пути. Вообще казалось, что поезд категорически не торопится.