Дворянство. Том 2
Шрифт:
Стены оказались толстыми, проезд в город напоминал короткий, но мрачный тоннель. Над головами чернели балки надвратных галерей, предназначенных для обстрела, закидыванию камнями, а также обливания всякой дрянью тех, кому удалось прорваться за ворота. Подковы глухо звенели по камням.
Когда всадники углубились в тень, Елена задумалась и вдруг ее как током ударило. Женщина попробовала тормознуть лошадь, не справилась, так что флегматичное животное лишь дернуло ушами и негромко заржало, топая дальше с размеренностью заводной игрушки. Елена крутанулась в седле, махнула рукой, стараясь привлечь внимание Марьядека. Тот заметил, хлопнул по крупу своего коня, подгоняя вперед. Хоть мужчина и был
— Чего? — без особого пиетета и вступление поинтересовался Марьядек, поравнявшись с Еленой.
— Тот фрельс, — тоже не стала тратить время женщина. — У которого ты со стрелой в ноге лежал.
— Ну?
— Как его звали?
Марьядек скорчил неприязненную физиономию, всем видом демонстрируя, что вопрос не по интересу, не к месту и вообще. Однако сморщился, добросовестно пытаясь вспомнить. Зашевелил губами, прищурил один глаз, широко раскрыв другой и глядя сквозь Елену. Наконец припомнил и ответил.
— Спасибо, — еще больше помрачнела рыжая.
Марьядек ограничился кивком, дескать, принял благодарность. Направил коня дальше. Елена опять сгорбилась в седле, глядя меж ушей ездовой скотинки, чувствуя, что день окончательно испортился, во всех отношениях. На душе было мерзко и как-то грязно.
Следовало признать, внутри городских стен Пайт-Сокхайлхей действительно казался более приличным, нежели снаружи. И сильно, прямо очень сильно отличался от Мильвесса. Сердце Империи носило печать старого мира — хоть и полустертый, но все же образ прежнего полета могущественной державы. Улицы там были широкими, постройки обширными, при домах часто встречались садики и даже маленькие парки. А королевская столица больше напоминала фабричную застройку, только без фабрик. Дома стояли очень плотно и стремились вверх, как птичьи гнезда, которые громоздятся с каждым годом одно над другим. Домовые стены казались слепыми из-за редких узеньких окошек — их количество и ширина облагались отдельным налогом. Частым гребнем торчали так называемые «спальные башни» — квадратные в сечении многоуровневые ночлежки высотой пять, а то и шесть этажей, каждый из которых, если верить Грималю, был занят нарами в три уровня. Пайт казался не столько городом, сколько массивом сплошного камня, в котором шахтеры пробили ходы-ущелья. Город словно покрасили выдержанной кровью, такое впечатление возникало от обилия строительного песчаника, кирпичей и дешевой черепицы.
А еще в нем все кричало о насилии.
Ойкумена была сословным обществом, где само себе человек ничего не значил. Семья, цех, улица, община, церковный приход — вот, что имело важность. Кто тебя знает, кто за тебя заступится — эти вопросы определяли жизнь, а зачастую и смерть, поэтому внешний вид обязан был сразу и четко маркировать владельца. К этому Елена давно привыкла, также как и к нездоровому интересу, который вызывала у других. Но в Пайте рядовая идентификация оказалась возведена в какой-то невероятный абсолют. Гербы, цеховые эмблемы, многочисленные значки, показывающие, кто кому платит за «крышу» — все было выставлено демонстративно, напоказ, так, чтобы даже слепой не обманулся. Если краска, то широченными мазками, невзирая на цену. Если деревянная бляха, то размером с кулачный щит. Кое-кто даже носил за спиной флажки на манер японских самураев, обозначая себя как слугу конкретного дома или гильдии.
И оружие. Много оружия, опять же выставленного напоказ. В том же Мильвессе или обычном городе можно было нарваться, по меньшей мере, на штраф хотя бы за открытое ношение меча, поскольку это господское оружие, а черни хватит и ножей. Да, разумеется, иной нож мог быть побольше иного меча, но правила есть правила.
Первым отвалился со своей небольшой свитой правовед. Он распрощался с попутчиками не то, чтобы сухо… скорее чуть нервически, мысли юриста определенно были посвящены иным заботам. На прощание Ульпиан коротко проинструктировал Елену, как найти его дом и приказал явиться послезавтра… если писец не передумает. Увы, женщина с планировкой королевской столицы знакома не была, потому не знала какой выбор сделал юрист — в пользу короля или известных коммерсантов. Однако не сомневалась, что быстро узнает.
Затем отбыли Кехана и Гигехайм, которых ждали в некоем отеле некие знакомые или знакомые знакомых, в общем люди, готовые поделиться гостеприимством. Не то, чтобы Елена ждала от кавалеров приглашение разделить приют, но все же было немного обидно, когда странствующие дворяне распрощались, впрочем, доброжелательно пригласив захаживать как-нибудь, под настроение. Пришлось вспоминать уроки Флессы, повторять себе: если аристократ говорил с тобой как с равным, это значит лишь то, что благородный господин снизошел в доброте своей. Вроде справедливо… Но все равно обидно.
Следующим номером внезапно стал Насильник. Он коротко уведомил, что должен совершить отправление церковных нужд, пообщаться с исповедником и вообще очистить душу поелику возможно. Искать его нет надобности, спутников он сам найдет, позже. Сказал — и просто ушел куда-то, растворившись в одном из темных переулков. Елена покачала головой, чувствуя себя в какой-то мере преданной и брошенной. Опять-таки умом она понимала, что искупители ей ничего не должны, не получают платы и вообще по сути занимаются чистой благотворительностью за собственный счет с неизвестными целями. Кстати, не факт, что цели в конечном итоге благие для сопровождаемого лица. Но все же… Она с трудом удержалась от едкого словца в спину уходящего Насильника и устыдилась этого. А вот Гамилла наоборот, буквально расцвела, воспряв духом. Гаваль оглядывался скорее испуганно, Пайт его подавлял.
— Сколько там еще? — недовольно буркнул Марьядек.
Вопрос оказался уместным. Путешествие через столицу заняло уже немало времени, хотя главным образом благодаря тесноте, а не эпическим размерам. Путники миновали полосу трущобной застройки, где ютилась городская беднота, теперь вокруг потянулись дома существенно больше и красивее, впрочем, все с теми же окошечками шириной не более двух ладоней. Надо полагать, цеха свечников, факельщиков и лампадников здесь купаются в деньгах. И окулисты.
Елена почувствовала, как вытягивает силы каменный лабиринт, усталость давила, как слишком тяжелый плащ. Еще женщина заметила, что если здание выглядит прилично, на нем обязательно есть стилизованное изображение одного из двух гербов, тех, что встречали над городскими воротами. В крайнем случае — мазки нужных цветов. Очевидно, так обозначалась принадлежность или хотя бы лояльность к воинствующей группировке. Дважды или трижды гербы встречались парно. Символ нейтралитета? Возможно…
— Вот, — указал слуга Блохта и направил коня дальше, не оборачиваясь. Марьядек цыкнул зубом, длинно, с душой плюнул вслед. У Раньяна был такой вид, словно бретер вот-вот извлечет из ножен мессер и начнет массакру, однако мечник сдержался. Прочие оставили разнообразные эмоции при себе.