Двойная переадресация
Шрифт:
— Тэтчер померла сегодня ночью, а Миттеран отключился всего пару дней назад.
— И что? Теперь прикажешь мне заплакать или поминки по обоим заказать?
— Причём тут заплакать? Недавно Кунаев умер, сейчас эти двое. Тебе такое, странное совпадение, ни о чём не говорит?
— Нет. Мне ни о чём. А что, должно было? Я ни с кем из них лично не был знаком и судьба их мне совсем не интересна. Вон у нас за неделю, на улице, четыре старухи похоронили, так я и по этому поводу не очень печалюсь, хотя каждую из них по имени знал. Придёт время все там будем, ты не сомневайся. Так что давай, не забивай голову разной ерундой. Лучше скажи, денег одолжить сможешь?
— А сколько тебе надо? — поинтересовался
— Тысячи три, а лучше пять. У меня своих всего восемь. Не буду же я каждый месяц в Москву за товаром мотаться. Затарюсь и месяца три торгую спокойно.
— Деньги есть — ответил я. — Могу и три дать, и пять. Но они у меня по рублю, в сотки сложены. Такие возьмёшь?
— Возьму. Время ещё есть, успею поменять.
— Ну, тогда вечерком заскакивай, отдам.
— Во сколько? — заинтересованно спросил Герман.
— Часов в двенадцать, не раньше.
— Ничего себе вечерком. Я в это время уже спать буду.
— Тогда утром заезжай, но не позже восьми. Потом мне некогда будет.
— Ты чего, совсем не отдыхаешь? В восемь я не проснусь.
— Короче, как хочешь. Я время назвал. А дальше сам решай, когда приходить. Деньги нужны, проснёшься.
Я повесил трубку и поспешил на рабочее место, через пять минут новое кино начинать. Прав Герман, надо меньше думать о всякой ерунде. Где та Англия и Франция, и где мы. Даже Кремль и тот стоит далеко, хотя до него и доехать можно. Какое мне дело до элиты мировой политики? Они живут своей жизнью, умирают, когда господь призовёт, а нам от этого ни жарко ни холодно. Масла с хлебом больше всё равно не становится, если даже буду знать кто, кого заказал.
Саня выздоровел точно по расписанию и в субботу, поздним вечером, мы с Германом выехали на вокзал. Отвезти нас в Тоннельную, согласился приятель друга. Он гнал всю дорогу под сотню и через тридцать минут, высадив нас у тёмного, переполненного людьми вокзала, уехал обратно. До прихода поезда, оставался почти час. На улице колотун, градусов десять мороза, а на мне белый свитерок, одетый на голое тело, турецкое, кожаное пальтишко выше колен, джинсы и короткие итальянские сапоги, с тонким носком внутри, а на голове и вовсе тряпичная хулиганка, родом из тёплой Англии. В такой одежде стоять, в мороз на улице, противопоказано по медецинским показателям, легко заболеть можно.
— Может внутрь зайдём. Холодина — предложил я другу, одетому, словно мы с ним едем на зимовку.
— Ну его на фиг — отказался он. — Посмотри сколько там народа, давай лучше здесь постоим.
— Околеем. Ещё целый час до прихода поезда.
— А я тебе говорил, одевайся теплее. В Москве будет ещё хуже. Привыкай.
— Теплее — глядя на закутавшегося в белый тулуп анапчанина, зло ответил я. — Да я бы, может и оделся теплее, только нет у меня, ничего теплее. Сам же знаешь, что я из всего остального вырос. Напялил не то, что хотел, а чего смог. Не ехать же в Москву в рабочей куртке и в тёплых ботинках, фабрики «Скороход».
— Ладно, не скули — посочувствовал мне товарищ. — До места доберёмся, куплю тебе чего нибудь.
Я с сожалением посмотрел на яркие окна ночного вокзала и медленно побрёл за другом, в сторону длинного перрона. Делать нечего, буду греться у грузового состава, занявшего весь первый путь. Сто шагов в одну сторону, двести в другую. Надеюсь не умру от холода за час. Минут через сорок, когда у меня начали закручиваться уши, отваливались пальцы ног, а зубы выбивали траурный марш Шопена, народ приступил к медленному выходу из здания вокзала и я, не выдержав адской пытки невыносимым для здешних мест холодом, кое как просочился в него. Прижался к пыльной батарее руками и не отпускал её до тех пор, пока из громкоговорителя не вылетела
— Антон, выходи! Поезд подходит! — громко крикнул он, стоя у открытых нараспашку дверей.
Плацкартный вагон номер три, пассажиры забили до отказа. Больше половины, мы привели с собой и поэтому сейчас он был похож на огромный муравейник, где каждый его житель упорно играл свою, неповторимую роль, мало обращая внимание на соседей. Наши с Германом места были с боку, через одно купе от двери, ведущей в дальний туалет. Об этом меня предупредили заранее и в данный момент, ни о чём не сожалея и не очень принюхиваясь к специфическому запаху, исходящему с той стороны, я с интересом наблюдал за всем, что происходило рядом со мной. Семья с детьми, в купе напротив, вот уже который раз пытается засунуть чемоданы, куда то вниз. Девчонки, лет по двадцать от роду, расположившиеся справа, сидят на нижней полке и рассуждают, кому из них ползти наверх. Четыре мужика, зашедшие в вагон за нами и забронировавшие все места слева от нас, поставили на стол бутылку, и несмотря на поздний час, уже открыли её. Взглянул на Германа, он улыбнулся мне одними глазами и весело мотнув обросшей головой, тихо спросил:
— Ну что, на верх полезешь или внизу попробуешь устроиться?
— Мне всё равно — ответил я, ещё тише. — Где скажешь, там и лягу.
— Тогда ложись внизу, попутчик инвалид, сегодня мне не нужен.
— А чё так сразу — инвалид?
— Так упадёшь во сне. Ты и внизу поместишься частично, а на верху или ноги буду торчать, или голова. Ночью кто нибудь зацепит и свалишься.
Да, товарищ прав, места достались нам не очень, мой рост не влезет ни в одно из них. Попробую пристроиться внизу, по крайней мере, если и свалюсь, то ничего не поломаю.
Проснулся от того, что в глаза ударил яркий луч света. Убрал голову с линии его огня и раздвинув, задёрнутые на ночь крохотные шторки, попробовал узнать, куда мы успели доехать. Фонарь, перрон, скамейка. Больше ничего не вижу. Взглянул на новые часы — пять сорок семь, а это значит, что нас принял Краснодар. Ещё вчера, когда мы проходили мимо расписания, я зафиксировал его и теперь могу сказать не глядя, какую станцию, во сколько, будем проезжать. Стоянка двадцать семь минут, четыре уже стоим, а стало быть я спокойно могу выйти на улицу и осмотреть здание вокзала. Всё может быть, вдруг память проснётся и выдаст мне, чего нибудь новое. Сбрасываю на пол ноги, подымаю спину. Нет, спать в позе эмбриона, совсем не в кайф, то и другое разгибается с трудом, болит нещадно, и отказывается повиноваться. Хотел бы я взглянуть в глаза тому, кто проектировал такие полки. Он что, для карликов их отмерял? Одел сапог, второй. Встал и… Бли-ин! Плечи затекли, колени занемели, в локтях болит и шею ломит.
— Сука. Убил бы гада — тихо матерюсь, но всё же выпрямляюсь.
Секунды весело бегут, а я стою на месте, не в силах снять с крючка пальто. Ну Герман, удружил. Не мог на воскресенье взять билеты? Обратно не поеду, пока нормальной полки не дадут, на ней хотя бы ноги можно высунуть в проход. Скрепя зубами, сдёрнул верхнюю одежду, нахлобучил кепку, из под подушки вытащил багаж и медленно, стараясь не будить соседей, двинулся вперёд. На улице, у входа в наш вагон, стояла проводница. Мы поздоровались, она спросила далеко ли я иду. Сказал что на вокзал, за пирожками. Не буду же докладывать, что всё забыл и пробую узнать, не тут ли раньше жил или хотя бы вспомнить, может ездил здесь когда то. Перрон почти пустой. В той стороне, где тепловоз, совсем нет никого, а там, куда иду, стоят четыре человека. Дошёл до них, повесил сумку на плечо. Вещей там мало, а вот денег и монет, на пол вагона точно хватит.