Двойная рокировка

Чарни Ной

— Откуда ты все это знаешь? — с уважением спросил Бизо.

— Из Интернета.

— Хм.

— Этот конкретный квадрат называется гномоном, потому что в нем любые четыре соседних числа дают ту же сумму. Там имеется восемьдесят шесть комбинаций четырех чисел, в каждой из которых их сумма равняется тридцати четырем.

— Поразительно.

— Гравюра «Меланхолия» символизирует противоречие между рационалистическим восприятием мира, свойственным науке, и творческим воображением, характерным для искусства. Наука эпохи Просвещения

уничтожила мистические элементы веры, и художник скорбит об этой потере.

— Ну ты даешь…

— Я тут ни при чем. Это цитата из Интернета.

— Но все равно здорово.

— Все три гравюры этой серии объединены общей темой противопоставления рационализма науки мистицизму религии и искусства. «Рыцарь, Дьявол и Смерть» иллюстрирует это противоречие с моральной точки зрения, в то время как «Святой Иероним в келье» трактует религиозный аспект проблемы. И все это можно найти в Интернете, куда способен попасть любой обладатель компьютера. Как говорил мой старый профессор, «наше спасение — в чтении». Но я его тогда не слушал.

— Все это очень интересно, но, как учил Шерлок Холмс, мы должны ставить себя на место тех, кого разыскиваем, и думать их категориями. Мне что-то не верится, будто эти разрушители так уж разбираются в истории искусства.

— Но, Жан, они ведь ничего не уничтожили…

— Да, но если они иконоборцы, значит, мы имеем дело с ханжами. Они даже не пытались понять, почему Малевич писал именно так. Я тоже этого не понимаю, однако не считаю, будто разница во мнениях дает право что-то уничтожать. А они решили выразить свой протест, поскольку эта картина противоречит их доктрине. Вынесли приговор, исходя из эстетических представлений, забывая о внутреннем содержании. Им казалось, что двух мнений здесь просто быть не может. И поэтому они заставили ее исчезнуть.

Бизо остановился, переводя дух.

— Не знаю, почему они выбрали именно «Меланхолию», чтобы навести нас на след. Вряд ли у них были какие-то особые причины.

— А тебе не кажется, что у Дюрера имелись особые причины для изображения магического квадрата с ключевым числом «тридцать четыре»? — спросил Легорже, задумчиво глядя в окно. — Я читал, что некоторые исследователи полагают, будто Дюрер создал «Меланхолию» в память о своей умершей матери и число «тридцать четыре» как-то с ней связано. Правда, не помню, как именно.

— Для думающих людей все обусловлено. И я считаю, что у Дюрера были веские основания создать эту гравюру. Но у преступников таких оснований не было. Они выбрали «Меланхолию», потому что там изображены цифры, которые они использовали как шифровку. Никаких философских проблем они не решали. Для них это просто головоломка, разгадка которой лежит на поверхности. Эти люди просто не в состоянии вникать в суть вещей.

Легорже сделал паузу.

— А ты-то с чего вдруг расфилософствовался? Что-то мне не нравится твоя тяга к психоанализу. Если Салленав каким-то образом здесь замешан или связан с преступниками,

то как ты объяснишь его собрание гравюр? Я имею в виду не то, что висит у него в галерее, а личную коллекцию.

Бизо замахал руками.

— Эти произведения обязан иметь каждый уважающий себя коллекционер. Если ты богат и собираешь гравюры, то у тебя непременно должны быть Рембрандт и Дюрер. Я не утверждаю, что воры не в состоянии восхищаться красотой картин и талантом художника. Наоборот, только этим они и могут восхищаться. Глядя на «Белое на белом», не сразу почувствуешь талант Малевича. Любой невежда может сказать: «Я тоже так умею, где же здесь мастерство художника?» Ему и в голову не придет задуматься, зачем это сделано, и сообразить, что его негативная реакция — как раз то, чего ждал от него художник.

— Так, значит, ты считаешь, что мы шли по ложному следу? — спросил Легорже. — То есть совсем не в ту сторону?

Они помолчали.

— Да. В любом случае мне эта история не по душе, — заявил Бизо, сложив на животе толстые руки. — Слишком уж все гладко. А я не люблю, когда меня имеют. Здесь много неясного, хотя внешне все в ажуре. Без сучка без задоринки. На деле так не бывает. Но они должны были где-то проколоться, и я их на этом подловлю. Хотя дело и закрыто, но только не для меня.

Опять тишина.

— Я вот еще о чем подумал, — прервал молчание Легорже. — Правда, это уже не имеет значения. Речь идет о главном ключе, «Меланхолии», которая подсказала нам шифр сейфа — «тридцать четыре», набранное семь раз… Гравюра висела на третьем этаже здания по адресу: рю Иерусалим, сорок семь. Три, четыре, семь. Как по-твоему, это случайное совпадение?

Взглянув на друга, Бизо снова отвернулся к окну.

— Похоже, здесь просто нет случайных совпадений.

ГЛАВА 32

Солнце клонилось к горизонту, где на фоне нестерпимо синего неба, подсвеченного закатным заревом, вырисовывались тонкие силуэты деревьев. Луна уже взошла, и ее покрытый кратерами лик, похожий на символ инь-ян, взирал с высоты на меркнущий свет уходящего дня.

Лорд Малькольм Хакнесс смотрел на небо из окна своего фамильного замка. Он сидел в высоком кожаном кресле спиной к огромному письменному столу, в окружении бесконечных стеллажей с книгами. В просветах между ними висели живописные полотна.

Справа от письменного стола стояла стеклянная витрина, где хранилась семейная Библия, редкий печатный экземпляр шестнадцатого века с цветными миниатюрами и выцветшим от времени готическим шрифтом. На краю стола стояла бронзовая статуэтка обнаженной женщины с лебединой шеей и настольная лампа со стеклянным мозаичным абажуром от Тиффани. Слева от стола висела небольшая ксилография Хокусая, изображающая японскую девушку, сидящую за чаем, в то время как за окном бушует гроза. Чуть выше располагалось хрустальное бра, бросавшее переливчатый свет на широкие плечи и пшеничные кудри Хакнесса.