Двойная рокировка
Шрифт:
— А что мы можем с ним сделать? — спросила Элизабет, поглаживая Хакнесса по волосам. — Если мы его сдадим, он в свою очередь сдаст нас. Если ты наймешь кого-то, чтобы его припугнуть, все может выйти наружу. Даже если его убить, Караваджо от этого не появится. Не забывай, что, пока он в безопасности, нам ничто не грозит. На шахматной доске два короля. Деловые отношения возможны только при относительном равновесии. Сейчас он не в силах нам навредить. Ты сохранил свой дом, избавился от долгов и вернул себе Малевича. Мы в полном порядке.
— Здесь что-то не так. У него безупречная
— Может, это из-за того, что мы украли картину у Роберта Грейсона? — спросила Элизабет.
— Это единственное, что могло его задеть. Но он обещал, что Караваджо будет под лотом тридцать четыре, который должны были купить мои люди. А здесь оказалась лишь белая грунтовка.
Хакнесс посмотрел на то, что осталось от лота двадцать семь, прислоненного к стене. Белый загрунтованный холст.
— Я не люблю неясности. Когда ты придумала историю принадлежности, позволившую выставить лот двадцать семь на торги у «Кристи», он попросил тебя состряпать происхождение и для лота тридцать четыре, нужное ему для выполнения какого-то другого заказа. Я что-то заподозрил и поэтому велел своим людям купить на всякий случай и лот тридцать четыре. Может быть, он поэтому… И только когда оказалось, что под лотом двадцать семь нет никакого Караваджо, я распорядился, чтобы мои люди украли лот тридцать четыре у того американца, Грейсона. Но меня по-настоящему беспокоит, что под лотом тридцать четыре оказался фальшивый Караваджо. Значит, он опасался, что я могу его купить, несмотря на его просьбу.
— Может, он наказал тебя за недоверие к нему, за нечестную игру? — предположила Элизабет.
— За нечестную игру? Так я же имею дело с вором!
— Это не важно. Возможно, ты нарушил этику. Очень может быть, что лот тридцать четыре был как бы тестом на порядочность, частью задуманного плана.
— Элизабет, ты что, всерьез считаешь, что у вора могут быть высокие моральные устои?
Она поцеловала его в лоб и прошептала на ухо:
— Ш-ш. Все будет хорошо. И пусть твой Габриэль Коффин подавится своим Караваджо.
Прохладным солнечным утром в квартире Роберта Грейсона раздался звонок. Грейсон, уже собравшийся залить мюсли обезжиренным молоком, пошел открывать дверь. На нем был только синий банный халат и шлепанцы. За дверью стоял детектив с унылым лицом.
— Доброе утро, мистер Грейсон. Я принес вам вашу собственность.
У ног детектива, облаченных в коротковатые коричневые брюки, стояло нечто прямоугольное, завернутое в бумагу и перевязанное веревочкой. Переведя взгляд чуть выше, Грейсон увидел ничего не выражающие слезящиеся глаза.
— Инспектор Уикенден, я вам очень признателен за возвращение картины, тем более что вы предпочли сделать это сами. Я бы вас пригласил, но…
— В этом нет необходимости. Я вижу, что вытащил вас из постели. Приношу свои извинения. Когда я что-то расследую, то обычно болею за исход дела, и поэтому, мистер Грейсон, чувствую огромное облегчение, когда дело считается закрытым.
Вручив Грейсону упакованную картину, Уикенден кивнул на прощание и удалился.
Закрыв входную дверь, Грейсон понес картину в комнату и громко сказал:
— Жен, она уже здесь.
Из спальни, зевая и потягиваясь, вышла Женевьева Делакло в старой майке Грейсона с надписью «Ред сокс».
— Так скоро? Вот это оперативность. Во Франции полиция несколько месяцев занималась бы бумажной волокитой.
— Все благодаря этому странному детективу, — произнес Грейсон, кладя картину на обеденный стол. — Он похож на спущенный воздушный шар.
— Хорошее сравнение, — похвалила Делакло, целуя его в губы.
Грейсон освободил картину от бечевки и бумаги, и они некоторое время молча смотрели на нее.
— Но это явно не супрематическая композиция неизвестного художника, — заметила Делакло.
— Это гораздо лучше, — улыбнулся Грейсон. — Та, что я купил, была просто чудовищной. А эта картина тебе, конечно, известна. Прекрасная работа. Не могу сказать, что я такой уж поклонник Караваджо, но это полотно мне нравится. Выглядит совсем как подлинник. Я бы, во всяком случае, не отличил.
— Как жаль, что придется его уничтожить.
— Жаль, конечно, но не очень. Ты готова?
— Еще бы! Я так долго мечтала вернуть нашу семейную реликвию.
— Твоему терпению можно позавидовать. Ты похожа на девочку, которая нашла потерянного мишку.
— Именно так я себя и чувствую. Как жаль, что папа не дожил до этого дня…
Обняв свою подружку, Грейсон нежно поцеловал ее в лоб.
— Уверен, он сейчас смотрит на тебя с небес и улыбается.
Сняв холст со стола, Делакло понесла его в гостиную. Там стоял небольшой деревянный мольберт, на который она осторожно положила картину. Грейсон принес из спальни темно-зеленый ящик, в каких обычно хранят рыбацкие принадлежности, и поставил его на стол рядом с Делакло. Открыв ящик, она стала копаться в его содержимом, состоявшем из бесчисленных пластиковых пузырьков с белыми наклейками, кисточек и разных инструментов. Взяв кусочек ваты, Женевьева намочила его какой-то жидкостью и приложила к поверхности картины. В комнате запахло аптекой. Краска под ватой растворилась, и под ней сверкнуло что-то белое.