Двойная звезда
Шрифт:
Когда я прошел ворота и увидел своих зрителей, мне захотелось повернуться и бежать куда глаза глядят. Впервые за тридцать лет во мне проснулся страх перед сценой.
Повсюду, куда ни кинешь глаз, толпились обитатели гнезда. Передо мной простиралась обширная площадь, буквально запруженная марсианами. Их были тысячи и тысячи. Они походили на плотно посаженную. спаржу. Я знал, что вначале должен медленно пересечь эту площадь по осевой линии и вступить на дорожку, ведущую во внутреннее гнездо.
Я не мог сделать ни шагу.
Тогда я сказал себе: «Послушай, дружок, ведь ты — Джон Джозеф Бонфорт. Ты и прежде бывал здесь десятки
Кажется, я снова стал Бонфортом, единственным желанием которого было проделать все без сучка и задоринки — на благо и во имя своего народа и своей планеты — и ради своих друзей-марсиан. Я сделал глубокий вдох и шагнул вперед.
Именно этот-то глубокий вдох и спас меня, я почувствовал знакомое благоухание. Тысячи и тысячи марсиан, собравшихся вместе, — они пахли так, будто кто-то пролил целую цистерну «Вожделения джунглей». Уверенность в том, что я действительно обоняю этот запах, заставила меня обернуться и посмотреть, не следует ли за мной Пенни. Я все еще ощущал ее теплую руку в своей.
Я двинулся через площадь, стараясь передвигаться со скоростью, с которой перемещаются по всей планете марсиане. Толпа сомкнулась в том месте, где я стоял. Вполне возможно, что дети убегут от старших и начнут вертеться вокруг меня. Под «детьми» я подразумеваю марсиан, едва прошедших стадию деления. Они вдвое меньше по весу и росту, чем взрослые марсиане. Их никогда не выпускают за пределы гнезда, и поэтому люди обычно склонны забывать, что на свете существуют маленькие марсиане. После деления марсианину требуется около пяти лет, чтобы набрать нормальный вес, полностью развить мозг и восстановить все прежние воспоминания. А пока этого не произошло, он — совершеннейший идиот, который учится быть слабоумным. Перераспределение генов и регенерация, которая следует за соединением и делением, надолго выводит марсиан из строя. Одна из лент Бонфорта как раз и была лекцией на эту тему, сопровождавшейся не очень качественной любительской стереосъемкой.
Дети, эти добродушные идиоты, полностью освобождены от всех требований пристойности и от всего, что с этим связано. Среди марсиан малыши пользуются необычайной любовью.
Двое детишек, совсем маленького роста и похожих как две капли воды, выбежали из толпы и, как вкопанные, стали передо мной, напоминая глупых щенков посреди улицы с оживленным движением. Если я не остановлюсь, то могу сбить их на землю.
Поэтому я остановился. Они приблизились, теперь уже окончательно загородив мне путь. Вытягивая свои псевдоконечности, они стали что-то оживленно чирикать друг другу. Я ничего не мог понять. Они хватали меня за одежду и запускали лапки в мои нарукавные карманы.
Марсиане так тесно обступили меня, что я даже не мог обойти детишек стороной. Я просто разрывался между двумя необходимостями. Детишки были так милы, что я чуть было не полез в карман за конфетами, которых там не было —- в то же время самым главным для меня была церемония, рассчитанная со скрупулезной точностью, как балет. Если я не успею вовремя добраться до внутреннего гнезда, то совершу тот самый классический грех, из-за которого прославился Кккахграл Младший.
Но малыши, казалось, не собирались уступать мне дорогу. Один из них обнаружил
Я вздохнул, и меня снова захлестнула волна запаха. И тогда я принял решение. Я был уверен: ласкать детей принято во всей галактике, и это вполне согласуется с нормами марсианской пристойности. Я опустился на одно колено, став, таким образом, одного роста с ними, и несколько мгновений ласкал их, легонько пошлепывая и поглаживая.
Затем поднялся и осторожно произнес: — Ну вот и все. Теперь я должен идти, — на эту фразу потребовалось истратить чуть ли не весь запас моего основного марсианского.
Дети опять прильнули было ко мне, но я осторожно отстранился и пошел вперед, поторапливаясь, чтобы наверстать упущенное время. Никто не выстрелил мне в спину из жезла. Поэтому я начал надеяться, что нарушение мною правил пристойности было не таким уж серьезным. Наконец я добрался до спуска, ведущего во внутреннее гнездо, и углубился под землю.
Церемония принятия в гнездо изобилует множеством ограничений. Почему?
Потому что тут могут присутствовать только члены гнезда Кккахка. Это чисто семейное мероприятие.
Судите сами: у мормонов могут быть очень близкие друзья — но разве эти дружеские отношения играют какую-либо роль в храме Солт-Лейк-Сити? Никогда этого не было и не будет. Марсиане очень часто наносят визиты в другие гнезда — но ни один из них никогда не заходит в чужое внутреннее гнездо. Даже ближайшие друзья лишены этой привилегии. Я не имею права описывать церемонию принятия в гнездо, как ни один член масонской ложи не вправе описывать посторонним ритуалы своей ложи.
Да в сущности, это и не имеет большого значения, потому что церемония одинакова для всех гнезд, равно как и моя роль одинакова для всех тех, кого принимают в гнездо. Мой поручитель — старейший марсианский друг Бонфорта Кккахррреаш — встретил меня у дверей и погрозил жезлом. Я потребовал, чтобы он убил меня, если я в чем-то провинился. По правде говоря, я не узнал его, хотя и видел его изображение. Но просто это должен был быть он — того требовал ритуал.
Дав таким образом понять, что я искренний приверженец всех четырех главных добродетелей — любви к матери, домашнему очагу, гражданским обязанностям и никогда не пропускаю уроков в воскресной школе, я получил разрешение войти. Ррреаш провел меня по всем инстанциям, мне задавали вопросы, а я на них отвечал. Каждое слово, каждый жест были стилизованы, как классическая китайская пьеса, в противном случае мои шансы равнялись бы нулю. В большинстве случаев я не понимал, о чем меня спрашивают, а в половине случаев не понимал своих собственных ответов. Просто точно знал, где и когда меня должны спросить, и что я на это должен ответить. Усложняло задачу и то, что марсиане предпочитают неяркий свет, и мне пришлось блуждать вслепую, как кроту.
Как-то раз мне пришлось играть с Хауком Ментеллом незадолго до его смерти, когда он уже был глух как пень. Вот это был актер! Он не имел возможности даже использовать слуховой аппарат, так как слуховой нерв был мертв. Некоторые реплики он читал по губам, но это не всегда было возможно. Поэтому он сам руководил постановкой и скрупулезно точно рассчитывал все действие. Я сам видел, как он, проговорив реплику, уходил, а затем возвращался из-за кулис, отвечая на следующую реплику, которую не слышал, руководствуясь исключительно интервалом времени.