Шрифт:
1.
Опустив взгляд с блеклой зари, Валька Вол было качнулся под колеса маршрутки, однако, люди, из страха не влезть в забитый по утрам салон, разом сдавили и вытеснили вглубь остановки. Схватка плечами вытрясла из головы ноябрьскую меланхолию. Тормозя, маршрутка щедро обдала слякотью джинсы и шерстяные юбки победителей. Вол пробубнил рефлекторную брань и отдался потоку из пенсионерок, студентов и работниц колл-центов. Зажатый локтями, рюкзаками школьников и задницами, словно двадцать первая сигарета в пачке, Вол ревниво наблюдал как дюжины носов вытягивали из салона остаток кислорода. Его местью стал пламенный перегар. В давке Вол едва не проглядел нужную улицу и просипел водителю: «Остановочку!». Словно переступая порог райских врат, Вол вылез
По чести говоря, Вол не поднялся бы с кровати, не сойдись два обстоятельства. Во-первых, пендель, который он почувствовал прежде, чем услыхал протяжную ругань Клавдии, в замужестве Волшебной. И видит бог, он сунул бы голову под одеяло и выждал, пока жена угомонится, но всплыло обстоятельство – настал день получки, и злато возобладало над тяготой плоти. Лежа на спине, Вол спустил ногу на пол, но отлежанная во время пьяного забытья, та подкосилась, и, ударив больно коленку, Вол шлепнулся на затертый палас. Оказавшись лицом в пушистых помпонах, что были на тапках жены, Вол разглядел меж пухлых икр, как в комнату влетела теща с молитвенником наперевес, угадав за стеной начало свары. Теща не могла лишить себя удовольствия постоять над распластанным зятьком. Вол подскочил, но резкое усилие помутило голову, а от причитания двух женских глоток он инстинктивно попятился в укрытие. Прикрывая дряблое пузо, Вол щурился и мотал головой в надежде на случайный стакан с водой, однако, тут его пятка повстречалась с клубком шерстяных ниток и, перевалившись через подлокотник кресла, Вол снова оказался на полу.
– Да что вам надо, черт вас дери? – жалобно проскулил он.
Мало того, Вол умудрился запутаться в пряже, свалившейся с кресла. Клавдия потянулась забрать, но Вол воспринял жест за нападение и начал отбиваться. Когда вязание, наконец, удалось отнять, оно оказалось напрочь загубленным.
– Сколько еще мне… – сквозь стиснутые зубы прошипела Клавдия.
По ее щекам прокатились две большие капли. Взглянув на испорченное рукоделие, Клавдия швырнула его в лицо мужа и убежала на кухню.
Вол облегчённо вздохнул вослед отведенной беде и с трудом поднялся. Однако, теща по-прежнему потрясала молитвенником посреди комнаты, взирая безмолвно и угрюмо. Здраво прикинув, что швырять священную книгу она не осмелится, Вол решительно подтянул семейники и недовольно протянул:
– Чего вы мне житья-то не даете с самого утра?
Теща шустро просеменила к нему и едва удержалась, чтобы не треснуть твердым переплетом по лысоватому Воловьему лбу.
– Зачем, свинота, опять пропил Клавкины деньги? – сказала теща злобно, но тихо, почти шепча.
– Раз она моя жена, то и деньги общие.
– Ах, ты, козлина! – так же тихо, но не менее эмоционально ругалась теща. – Да ты за годы, что она копит, ни рубля не положил.
– С получки… – начал было Вол, но понял, что сказанул опрометчиво.
Теща на мгновение едва заметно прищурилась.
– С хренучки! – сказала она и перекрестилась: – Доколе, господи…
Смекнув, что женщины разрядились, Вол шустро оделся и прошмыгнул мимо тещи в коридор. Накинув куртку на плечи, он вернулся в комнату и извлек из шкафа первую попавшуюся вязанную шапку и натянул до самых бровей.
– Куда! – буркнула теща, попытавшись стянуть шапку. – Это на продажу!
– Чужим вяжет, – прокряхтел Вол, отстранив старуху, – а законный муж голый должен ходить?
– А где твоя?
– Черти ее знают, – ответил Вол, похлопав карманам.
– Тебе вяжи добрую вещь… Либо порвешь, либо похеришь! – сказала теща, и увидев в коридоре дочь: – Скажи ты ему!
Клавдия философски отмахнулась и сказала мужу:
– Куда на работу не евши? Иди за стол, я тебе положила.
Сунув сигарету между губ, Вол изобразил обиду.
– Ничего мне от вас больше не надо! – говорил Вол, а кончик сигареты мотался вверх-вниз.
Перед хлопком двери, чем Вол твердо вознамерился завершить утреннюю перебранку, он бросил:
– Как вы можете так жить? Мелочные… Такую бучу заварили! И из-за чего? Как псы живем… – и испытывая накатившее презрение, отшатнулся от двери.
Вспомнив пробуждение, Вол закурил с досады и, обогнув угол дома, заприметил коллег в рыжих жилетах с надписью «ДРСУ-2». А собрались рабочие в столь ранний час оттого, что на улице Сиреневой на пороге зимы нежданно решили латать дорожную яму. Первым делом водрузили билборд с подсветкой, который возвестил о принципиальном решении мэра насчет ремонта. Дня через три на дорогу бросили пирамидку из арматуры, скрученную полосатым скотчем, со знаком «Кирпич». Неделю спустя раздолбили асфальт вокруг ямы. Но вот незадача, в ночь на понедельник, не согласовав с районной управой, небеса разрешились ливнем, который наполнил яму до краев.
Ступив на дорожное полотно, Вол преобразился. Еще мгновение назад он ощущал себя заурядным, но едва носок его рваного ботинка коснулся асфальта, Вол оказался на работе с исключительной привилегией разгуливать по дороге, нагло вглядываться в ветровые стекла дорогих машин и грозить: “Чего вылупился? Ну, давай, ответь! Да мы эту полосу месяц ремонтировать будем! Не веришь? Да я сейчас вторую перегорожу, так ты из этой пробки напрямик в дом престарелых поедешь!”
У ямы Вол пожал руки рабочим: плешивому Петру Ивановичу, за пенсионный возраст прозванного Дедом, шамкающему Витьке Орлову, пристрастие к газированной коле лишило его половины зубов, затем поздоровался с молодежью – Вадиком Котовым и Мишкой (фамилии никто не знал, студентик на подработку), последним протянул руку Ойбек, парнишка узбек. Вол, втянув шею в воротник, присоединился к озадаченному созерцанию лужи. Единодушно не сговариваясь, рабочие “обкурили” проблему, поплевывая в серовато-коричневую гладь, которая занялась рябью на ветру. Потом все шестеро присели на обочину и решили дожидаться бригадира, а Ойбека послали за баклажкой пива, ибо намедни Вол не единственный предавался разгулу.
К обеду приехал восьмидесятый Крузер и, с облечением подпрыгнув на рессорах, изверг упитанного армянина во всесезонной кожаной куртке, не сходившейся на брюхе. Армянин подошел к рабочим, испускавшим зловонные клубы дыма от грошовых сигарет, и спрятав грузный крест за шиворот недоуменно спросил:
– А хули сидим?
Неизменно говоривший чисто на великорусском наречии, Армен Ашотович на последнем слоге съехал в восточный перелив, давая понять, что закипает. Искренне не разумея, почему бригадир не замечает очевидного, все шестеро указали на заводь, исторгая наполненные фатализмом вздохи. Растопырив ноздри, Армен Ашотович закурил и, вкрапляя прилагательные в мат, посетовал на невозможность в наше время подобрать добрый персонал. Прохожие одобрительно кивали. Ворча на прилюдный и очевидно несправедливый поклеп, рабочие побрели за лопатами. Пришлось черпать жижу и сливать вниз по уклону дороги, где грязь растекалась венами и после разносилась шинами на километр. Не успели дорожники разогреться, как некогда почитаемая за бездонный океан яма опустела, и удивленные столь быстрому разрешению полудневной проблемы мужики озадаченно чесали затылки и курили.
Тем временем распогодилось. Приехал самосвал и ссыпал гору асфальтовой крошки. От нее расходился тяжелый запах гари. Похватав лопаты, рабочие молча понемногу заполняли яму. Жар душил Вола до круженья головы, кожа покрылась слоем пота, а пламя в животе, лишь недавно успокоенное опохмелом, разгорелось с новой силой и подступало наверх, превращая язык в изюм внутри провонявшей от табака пасти. Мышцы словно обратились в сало, Вол врезался в кучу, тяжело наваливаясь на черенок животом. Десятый, двадцатый, тридцатый подход, а постылая куча не убавлялась. Вол истерично таращился на остальных рабочих, они двигались монотонно настойчиво словно муравьи, которые не имеют представление о том, что бывает усталость. «Еще три лопаты и конец, лягу и тихо подохну», – думал Вол, но понимал, что организм едва ли окажет такое милосердие. Прильнуть к соседней луже вскоре показалось достойной темой для внутреннего дискурса.