Двойник. Пошлость
Шрифт:
– Сколько тебе? – Мишка краем уха услышал последнюю фразу.
– Тридцать девятый идет, – послушно, как на экзамене, ответил Леха.
– Служил говоришь? – в Мишкиной голове сходилась цепочка.
– Да, в мотострелках, – ответил Леха.
– Тебе не насрать, что он там делал? – недовольно сказал Вол. – Не отвяжемся же.
– Погоди, – отмахнулся Мишка, затем пораскинув спросил: – В первой принимал участие?
– Не успел. Во второй, – с тем же послушанием ответил Леха.
Мишкины глаза округлились, и он протянул Лехе руку. Вол потянул Мишку за рукав.
– Бомжара какой-то. Чего ты его слушаешь? – шикнул Вол
– Он ветеран, понимаешь? Ветеран! – ответил Мишка, злобно
– Алейский я, Лехой кличут, – с радостью представился Леха.
– Знаю я, знаю… – с тяжелым сердцем сказал ему Мишка. – Можно было сразу догадаться…
Леха сызнова повторил историю с переездом, и Мишка слушал со вниманием. Подобной перемены в приятеле Вол уразуметь был решительно не способен.
– Можно в туалет? – спросил Леха, закончив исповедь.
– Можно. Спустись вниз, там налево, – спокойно сказал Мишка.
Поднявшись, Леха спросил, можно ли оставить свое пиво. Получив утвердительный ответ, он отошел на пару шагов, однако, повернулся с совестливым лицом и сказал:
– Вы не подумайте, что я мразь какая-то, я нормальный. С Алейска я.
Мишка вышел из-за стола и, подойдя к Лехе, протянул ему ладонь, а следом обнял, шепнув на ухо:
– Спасибо тебе, брат. Мы помним, что ты сделал для всех нас.
Вол недовольно провел ладошкой по лицу и сунув в зубы сигарету, вышел на крыльцо.
Осовело Вол окинул взглядом потухшие окна пятиэтажек. Он захотел присесть на ступеньки, но те покрывались слоем рвоты и слюны. От мысли о вое жены насчет замаранных штанов у Вола заболели виски. Он спустился вниз, где такие же, как он сам, парочки полуночных пьяниц курили в перерыве между подходами за очередной порцией пенного. Их лица освещали только блики иллюминированной вывески, ведь одинокий фонарь у дороги давно сгорел, видимо на его счет еще не пришло время принятия «принципиального решения». Прикуривая, Вол краем глаза оглянулся на шпану, то ли бранившуюся, ли прибывавшую в задорном угаре. С той стороны раздался невнятный выкрик. Вол отхлебнул из бутыли, взятой с собой, отвернулся и, угадывая опасность, побрел за крыльцо отлить.
– Слышь! – расслышал Вол второй оклик.
Никто из пьяниц не обернулся, и Вол не причислил себя к наиболее бесстрашным представителем рода человеческого, потому под личиной постороннего брел себе дальше.
– Ты че, меня игноришь что-ли?
Пацанский выкрик раздался ближе, чем хотелось Волу, и пьяницы единодушно решили: жертвой выбран именно Вол, потому стали таращится с боязливой, но предвкушающей ухмылкой. Шея Вола занемела, оттого пришлось оборачиваться переступая, точно зашуганной дворняге. Вожак шайки подошел вплотную, из его расстегнутого ворота шел пар. Вол сжался всеми членами, но обделенный способностью черепахи, замер, краем мозга вспоминая наущение папаши не двигаться, когда скалится уличный пес.
– Сиги есть? – нагло спросил вожак.
Вол мямлил.
– Хуй изо рта вынь, когда говоришь! Курить есть? – повторил вожак.
Дрожащей рукой Вол протянул пачку.
– Парочку возьму? – вожак отчего-то решил проявить пацанскую галантность.
Вол с облегчением закивал. Получив, что хотел вожак кинул пачку обратно, но Вол сумел ухватить скользкую упаковку.
– Ты че, от меня съебаться хотел? – между делом поинтересовался вожак, закурив.
– Да, я просто как-то не подумал, – растерянно ответил Вол.
– Раз не хотел, выходит, ты имеешь мне что-то предъявить? – нарочито издеваясь, ухмыльнулся вожак.
– Я? – удивленно спросил Вол, понимая к чему идет разговор, и инстинктивно попятился.
– Ты куда? Я с тобой общаюсь! Попутал что-ли бухой?
– Нет, нет, – замотал головой Вол и попятился быстрее.
– А ну, стой, бля! – прикрикнул вожак и, подавишь вперед, притопнул тяжелым ботинком по влажному асфальту.
Тогда Вол побежал изо всех сил, что оставалась в хмельных ногах, покуда печень не сдавило от боли. И пускай рукав до локтя был залит пивом, бутыли Вол не бросил.
***
Суки! Твари мразотные! Песьи… псы! – бормотал он на ходу. – Вы – дебилы, понимаете, последние дебилы! – развернулся Вол, отвечая незримому обидчику, после укоризной мысли. – Постой, постой… Проблемы с уважением, вот что не дает покою. Из той, сука, чтоб их уважал я, – последнюю букву он протяжно провыл, – надо заслужить! Хули, когда в девяносто шестом фуру зажигалок привез, никто не спрашивал, стоит ли уважать Валентина Волшебного! Ноги, суки, целовали! Все сразу: дай, дай… И ведь давал, не отказывал! Долбаеб… Ууу… – словно от боли застонал Вол и выпил остатки выдохшегося пива и, едва удержав его в желудке, отбросил мятую тару в кусты.
Путь домой был невыносим. Обессилевшая голова повисла словно надломленная. Вол глядел, как ноги попеременно вылетают и шлепают по асфальту. О том, чтобы вызвать машину не было речи. «Чтоб я платил этому жулью? Обшманает и выбросит в переулке», – заключил он, и пнул воздух вслед проезжавшему мимо такси. В отчаянии Вол пустил трусцой через дворы, но миновав лишь одну пятиэтажку, рухнул, задыхаясь. На земле он ощутил благостный отдых, к которому брел все это время. Вол с улыбкой закрыл глаза. В нескольких метрах раздался скрип тормозов. «Заметут!» – с болью подумал Вол и с большим усилием поднялся. В темноте дворов изредка попадались одинокие лампочки подъездов. Лишенный терпения идти по дорожкам, он пер напрямик через гаражные лабиринты и лез сквозь заросли кустов. Пробирался, падал, поднимался, осматривал не угодил ли в собачье дерьмо (или в человечье, разница не велика), из последних сил решался на спринт, но тотчас падал, налетев на переломанную оградку, кусок бетонного блока, врытую в землю покрышку. После он садился на бордюр отдохнуть, курил, глядел на ржавые карусельки и качели, вспоминал детство, мамку в косынке, треугольные пакеты с молоком, блатные песни под гитару с пивком, плакал, оттого начинал чихать. Он разглядывал машины, которыми были сплошь заставлены дороги у подъездов, бомжей, без стыда нырявших в мусорный бак, а рядом из такси вываливались полуголые девки, падая на каблуках, и скребли магнитным ключом замок домофона. Вол тяжело дышал, сил на мат не осталось, и, обоссавши торец панельки/гараж/тополь со спиленной кроной, отправлялся в дорогу. Чувствуя жажду, он закупался в круглосуточных подвальчиках, что в изобилии попадались на пути. И пускай Вола выворачивало, но он настойчиво вливал в себя пойло. В том не было желания. Заглатывая из горла, Вол утверждал безразличие к настоящему, проклиная грядущее, чтобы добить, наконец, прошлое, суть которого он сам. Где-то в пути он потерял понимание времени, а после, зачем и куда идет. Его лишь забавляло, как глупо по асфальту шлепают ботинки.
***
От грохота Клавдия нехотя поднялась с кровати, и тяжело вздохнув, пошла в коридор, нащупывая впотьмах кнопку выключателя. Внезапный свет ослепил тещу, которая высунула растрепанную седую голову из своей комнаты. Она молча смотрела на дочь, а дочь смотрела на входную дверь, в которую падали удары. Обе молчали. На миг удары прекратились, но следом гадко завизжал звонок. Теща перекрестилась и ее лицо расслабилось в принятии.
– Давай, чего ждешь… – сказала она оглянувшейся Клавдии. – Соседи полицию вызовут, потом греха не оберешься.