Двойники
Шрифт:
— Что, полковник, обманули нас старички?
— Какие… Откуда вы знаете? Или эти вам старичками себя показали?
— Надо полагать, мы оба говорим об обитателях дома на Городничей окраине. А показали они мне себя так: самодовольный купец, лукавый отец семейства и доктор неизвестных наук. Но мне теперь определенно известно, что за всей историей с Измерителями стояли эти трое.
— Ваше сиятельство, мне временами хочется на вас молиться. Сейчас мне кажется, что я к вам как за спасением, потому что знал — мне с этими погибель. Я ведь всегда знал, что всё это дьявольское наваждение…
— Всегда ли?
— Да, все эти кадры времени, все эти проникновения, фантастические похищения, сгустки вероятностей. А
— То, что эти трое делали со всеми, я дефинирую психопластикой. Мне известно, что вы, Кэннон, поддавались ей лишь отчасти, что выказывает в вас немалые душевные свойства.
— Психопластика? Это такой род наваждения? Но куда тогда исчезла вся лаборатория, она-то не была наваждением?
— Так, значит, исчезла?
— Не сомневайтесь, дюк, в моих словах. Я утром там был — завод и всё прочее на месте. Если помните, лаборатория занимала подвалы старого цеха, так вот никаких подвалов там нынче нет. У нас ведь дела с ночи начались. Такое завертелось — является ко мне ассистент профессора Кляйне — застрелился профессор. Козьма Белобок был сильно пьян и заснул в лаборатории, ну а профессор — тот там постоянно ночевал, из лаборатории почти не отлучался. Дело выглядит так. Его среди ночи разбудил профессор. Белобок не мог понять, как очутился под открытым небом. Потом битый час искал исчезнувший вход в подвал, а Кляйне стоял и всё твердил одну фразу — «дас айнхундерцвайнзигтонненшвер шайбеншвунград!». Очевидно, Кляйне не спал, всё произошло на его глазах. А потом выхватил револьвер и пустил пулю в лоб.
— Что ж, немецкий рассудок любит метафизические парадоксы, но, как видно, не в силах воспринять их наяву. Вы успокойтесь, полковник. Хотя все, кто изуродован психопластикой, а таких немало, — люди конченые, и ничего тут не поделать, но все мы, человечество, избежали великой беды. Потому что психопластика страшнее всех ацтекских дивизий. Я вам сейчас разъясню. Видите этот камин? В нем жарко пылает пламя. Если внушить вам гипнотически, что пламя ненастоящее, возможно заставить вас шагнуть в огонь, но вы всё одно сгорите. Но если это не внушение, а психопластика, то выйдете из огня как ни в чем не бывало. Потому что психопластика изменяет саму субстанцию пламени и прочего вещества. И не только вещества, но и ход событий, и даже незыблемые, казалось бы, законы природы. К счастью, до последнего дело не дошло. А «психо-» — это уже к ним, к тем старичкам отношение имеет. Это они выстраивают сперва в своем воображении нужную им иллюзию, потом проецируют незнамо как на реальность, и настоящее вытесняется сочиненной ими иллюзией. Только теперь эта иллюзия и есть реальность. Не знаю только, зачем для этого им нужны были живые люди…
— Кажется, я начинаю понимать…
— Сочувствующие нужны были, что ли, или посредники… Нет, не объяснить.
— Всё это невероятно. Я думаю, им прежде вы нужны были. Иначе зачем?.. Возможно, как радикальный посредник? Теперь многое для меня выясняется — понимаете, дюк, я очень Измерителей боялся, теперь же понимаю, что я просто этих троих боялся, смерть чуял. Я в вас спасения искал. Ведь вы особая личность, ведь вы ацтекского верховного жреца… Ведь вы всё заранее знали, оттого и мятеж подняли. И на верную гибель повели к ацтекам, оттого что знали — не погибнете. Ведь так? Ведь верно?
— Эк вы меня, полковник. Да если б я всё это знал… Итак, Кэннон, вы боялись этих троих и решили опереться на меня. Что дальше?
— Я решил, что в ранге руководителя организации вы сумеете обуздать Измерителей, то есть я так полагал. А на самом деле — чувствовал, что разделаетесь с этими тремя. Еще до нашей встречи на квартире Пимского, это предложение было у меня в кармане. Вызвать вас по делу Пимского — удобный предлог для переговоров. Каково же было мое изумление,
— Значит, обрадовались. Скажите, полковник, зачем вы меня мучили уголовными подозрениями? Вы были, голубчик, по-жандармски бесцеремонны. Знали ведь, что меня пугать бесполезно. Теперь же рассказываете, что полагали меня суперчеловеком. И на суперчеловека возвысили голос — где логика, полковник?
— Э-э, да что там. Ваше сиятельство, я готов на коленях просить прощенья. Вел себя как бастард. Совесть, жестокая совесть, терзает меня… А может, я поддался психопластике, может, я продался им? Может, я губил вас? Ведь они были не против вашей кандидатуры, они первыми поддержали мою идею. А может, и не моя это была идея, а их?..
— Полноте, милейший Кэннон. Еще раз призываю — успокойтесь. Разбираться в темных хитросплетениях иллюзий — дело неблагодарное. Что вышло, то вышло. Главное — вы всё же явили себя человеком. Однако теперь для меня многое разъяснилось. Итак, погубить этим старичкам мир своей иллюзией мешал я. Почему я — они не понимали. Что я такое — для них загадка. Значит, надо меня устранить. Как? Единственным им доступным способом — психопластикой. Но в личной встрече у них ничего не вышло. Тогда по-другому: опутать меня паутиной иллюзий — для этого и сочинено предсказание про топор. Иллюзия заменила реальность, и в новой реальности мне уже места не было.
— Грешен, ваше сиятельство, проморгал. Белобок ведь как увидел, тогда на сеансе? Асессорская шинель и, главное, ваше сиятельство — убийство не до, а после службы.
— Коварны были старички. А кстати, где они сейчас, полковник?
— Наконец-то на своем законном месте — в психолечебнице! На рассвете их и свезли. После посещения завода я со своими людьми выехал на Городничью. Полную операцию организовал — весьма страшно было. А там полусгнивший дом и трое безумцев — именно старикашки, всё хихикали да мычали. Как только освободился с ними, поспешил к вам, но вы уже выехали во дворец. Вот, собственно, и всё, дюк.
— Что ж, полковник. Будем считать дело закрытым, а наши разногласия исчерпанными. Теперь поговорим вот о чем. Мне известно, что дело о покушении на меня поручено вам. Как вы намерены его вести?
— Гм. Щекотливое дело.
— Это-то я понимаю. Итак.
— Задержанный сказался капитаном. Действовал, по его версии, от имени Союза православных офицеров. Уже был обыск на штаб-квартире, с изъятием. Представляете, дюк, наличествует в их списках, как и в списках офицеров N-ского полка. Но мы-то с вами знаем, кто он таков. Этот человек — сторож дома на Городничьей, он у них в услужении давно. Я, когда возглавил в организации внутреннюю охранную службу, — всех проверял. Поинтересовался и у этого типа — кто он таков. Он молчит. Что ни спрашиваю — молчит. Паспорт всё же предъявил. По документам — Никифор Оникс, мещанского сословия, из Твери. Посылаю запрос в Тверь. Отвечают — имеется такой Оникс. Женат на Калине, в девичестве Речная. Я понимаю так: эти трое — а они в организации самыми таинственными и зловещими людьми были, как же, они особую проверку осуществляли, — дали своему сторожу негодную легенду, не озаботились правдоподобностью. Что ж, думаю, вы меня за дурака держите? Взыграла, понимаете, во мне офицерская гордость. Нет, думаю, я этого дела так не спущу. Пойду до конца. Сторожа под наблюдение — куда ходит, с кем общается, а сам — лично в Тверь. Нашелся там Оникс Никифор со своею законной супругой. Говорит — всегда в этом доме проживал, это дом его родителей, и города никогда не покидал. Поговорил я с ним крепко. Вижу — человек ни сном ни духом. Ладно, обратно в столицу, и к этим. Говорил с ними в довольно резкой форме. Пшик в итоге. Заморочили меня. И напоследок прямо в глаза требуют — нашего сторожа не трогать! Может, с того момента я их взненавидел. А этот сторож — ух, как я до него добраться желал.