Двойное дыхание (сборник)
Шрифт:
Начмед подождала, пока стихнет коридорный гомон среднего персонала и ученичества, попросила анестезиолога закрыть поплотнее дверь и начала… орать.
Орать, распаляясь всё больше и больше, швыряя несчастные хлипкие истории родов в ординаторов, грохая толстыми журналами родов об стол и потрясая перед поникшей публикой кондуитами операционных протоколов.
Орать о том, что в родильном доме ЧП, что никто здесь ни на йоту не соответствует занимаемой должности, что не только сделать, а и записать толком ничего не может. И так далее и тому подобное, давным-давно хорошо известное всем врачам любых специальностей стационаров и амбулаторных заведений.
Все внимали, понурив заведомо и однозначно повинные головы. Все соглашались с тем, что будут сдавать зачёты по акушерским щипцам, акушерским кровотечениям и прочим неотложным состояниям, будут писать объяснительные, рецензии на истории друг друга по выходным. И вообще всё свободное от работы время, включая отпуск, будут посвящать клиническим разборам, зазубриванию приказов мин-, обл– и горздравов, после чего собирать окурки и собачьи экскременты на всей прилегающей к родильному дому территории, мыть беременным, роженицам и родильницам ноги и пить эту воду. А также никогда не возьмут ни копейки ни за что, в ужасе убегая в противоположную любому «спасибо» сторону, а свои скромные заработные платы будут сдавать в фонды бездомных, безродных и жадных. Если уж такие опытные врачи, как Бойцов и Некопаев, ни черта не умеют, то что уже говорить о прочих полных ничтожествах, должных немедленно уйти из профессии. А ещё лучше – сделать харакири.
– За работу!!! – громыхнул финальный аккорд начмеда. – Пётр Александрович, зайдите ко мне в кабинет!
«Полные ничтожества» дождались, пока начмед покинет помещение в сопровождении Зильбермана, и потрусили, кто сразу к делам, а кто – покурить перед оными, а иные по домам – отсыпаться.
«Ночь начнётся завтра в шесть часов утра, ежели никто не потревожит волка…» [41] .
– Лена, с каких это пор наложение банальных выходных щипцов стало чрезвычайным происшествием? И какова дефектура конкретно Бойцова в поступившей с улицы отслойке плаценты? Или дефектура врача женской консультации, если беременная и не думала становиться на учёт? Ты палку-то не перегибай. – Пётр Александрович налил в чашки с кофейно-сахарным порошком кипяток. – Аппарат для капучино тебе на Восьмое марта, что ли, подарить? А то испортишь себе желудок окончательно этой отравой.
41
Из песни БГ «География».
Только что яростно сотрясавшая воздух проповедью о вреде курения вообще и о преступности этого бесовского действия на территории, прилежащей к родильному дому, начмед Елена Николаевна Ситникова закурила и плюхнулась на угловой диванчик, что стоял в дальнем углу её кабинета, напротив Зильбермана.
– Устала я, Петь. Просто устала. Там – выбей, тут – защити, перед теми – отчитайся, перед этими – объяснись. И раздолбаев полный роддом, я не говорю уже о гинекологии. Давно пора заведующего менять. Этот министерский выпердыш там совсем не у дел. Ходит, щёки надувает, а руки из жопы растут. Не говоря о том, что административной работы совсем не знает и знать не хочет. А как я могу его подвинуть, если мне ежедневно названивают узнать, не обижают ли племянничка? Я бы Бойцова в гинекологию поставила – самое ему место. А тут ещё, с утра пораньше, главврач вызывает. Мамаша этой девицы с ночи под его приёмной поджидала, чтобы выяснить, почему это её дочь врачи-убийцы щипцами пытали и ребёнка покалечили.
– Так муж разговаривал же и со мной, и с Некопаевым, и с неонатологом. И родильница, и новорождённый не только живы, но и здоровы. Все были довольны, все смеялись.
– Ну, пока вы тут все довольные смеялись, её мамаша орошала слюной кабинет главного. А тому, как помнишь, всё пофиг. Ему пенсия почётная грозит. Жалоба поступила, надо разобраться. Пойдёшь со мной? Конечно, это всё ничем не закончится, но если ты ему ситуацию объяснишь, так мы и без лишних бумагомараний обойдёмся.
– Лен, конечно, пойду. У меня с утра плановая, полчаса плюс-минус… Заговорим – успокоим старину Гаврилыча.
– Сейчас, кофе выпьем и пойдём.
– А палку всё-таки не перегибай. Кнут тем и хорош, что изредка. Они к твоим воплям уже привыкли, но быстрее, чем могут, не побегут. Да и где им учиться накладывать эти щипцы? Это только у Булгакова так хорошо поворот по Додерляйну [42] получился, а в жизни всё несколько иначе.
– Петь… Ты б завязывал уже с этой своей Анечкой. Хотя бы на рабочем месте, – вдруг сменила тему начмед.
– Само завяжется рано или поздно. Тебе ли не знать. А что на рабочем месте – извини. Она меня очень видеть хотела. Не домой же мне её к жене и детям везти и не к ней – где папа моложе меня, япона мама. А для гостиниц, Лен, я уже стар. У меня в незнакомом месте может не получиться. – Он улыбнулся.
42
Михаил Булгаков. Записки юного врача. («Эх, Додерляйна бы сейчас почитать! – тоскливо думал я, намыливая руки. – Увы, сделать это сейчас было невозможно. Да и чем бы помог мне в этот момент Додерляйн?») Додерляйн – автор учебника по акушерству.
– Всё шуточки шутишь. Вот зачем она тебе, объясни? Тебе сто лет в обед, а она вчера со школьной скамьи. У тебя уже, страшно сказать, внуки. А жене твоей каково?
– Вот единственное, что мне от тебя в этой жизни не было и никогда не будет нужно, так это лекций на предмет морали и нравственности, Лен. Когда-то тебе на наличие жены и двоих пусть не внуков, а детей было начхать с высокой колокольни. Так что не изображала бы ты заботу о том, кому каково.
– Но ты же меня любил тогда, а тут?
– Я вообще женщин любил. И люблю. И жену. И тебя. И эту Анечку. Вообще – всех.
– Иди ты к чёрту. С совокуплениями на работе, Петь, завязывай. Все и так в курсе, а ты всё-таки заведующий.
– Докурила? Кофе допила? Пошли, к Алексею Гавриловичу сходим, объяснимся, а потом работать. Совокупляюсь я, как ты изволила выразиться, в свободное от работы время и, заметь, именно благодаря этому всегда вовремя оказываюсь в нужном рабочем месте.
– Бе-бе-бе! – показала язык заведующему родильно-операционным блоком заместитель главного врача по акушерству и гинекологии, врач высшей квалификационной категории, кандидат медицинских наук Елена Николаевна Ситникова.
– Дура ты, Ленка, как есть дура! – нежно ответил ей заслуженный деятель науки и техники Пётр Александрович Зильберман.
Они познакомились очень давно. В том самом родильном доме, где при помощи акушерских щипцов появился на свет в начале семидесятых по общепринятому летосчислению плод доношенный мужского пола Евгений Иванович Иванов.
Пётр Александрович был старшим ординатором, а потом и заведующим обсервацией, а Елена Николаевна только пришла после института. Как и любому еврею, ему очень нравились классические славянки. И, как любой еврей, он уже был женат на еврейке и уже успел произвести на свет двоих еврейских мальчиков. Однако, как водится, вышеизложенные обстоятельства не помешали ему воспылать нешуточной страстью к Елене Ситниковой. Ей же и вовсе ничего не мешало разгореться в ответ.
Он даже поставил в известность жену. И предложил Елене руку и сердце в дополнение к уже имеющемуся в её распоряжении в любое удобное и желаемое для неё время органу. Но она отказала. И сделала аборт, не поставив его в известность о факте наличия беременности. Но медицинский мир так тесен. Вскоре ему стало известно о факте прерывания. Естественно, не от неё, а «по секрету всему свету».
«Дай мне силы изменить то, что я могу изменить, дай мне мужества принять то, что я изменить не могу, и мудрость отличить одно от другого».