Двойное дыхание (сборник)
Шрифт:
Её первый роман «Вестфалия» – ну как тут не вспомнить старика Вольтера [84] , – вышедший под псевдонимом Евгений Иванов, имел весомый читательский (читай, всё тот же «коммерческий») успех. Материал был её, иные мысли – Женькины, рукопись в издательство отнесла мама Лена, сначала поправив стилистические ошибки, орфографические огрехи, пунктуационные неполадки и «на автомате» переведя её на английский и французский, что чуть позже оказалось очень кстати.
Некий E. Ivanov (ходили слухи, что на самом деле это женщина) в англоязычной и франкоговорящей ипостасях издавался куда тиражнее, чем на родине. Его язвительные, легко читаемые антиутопии вызывали восторг как «интеллектуальной», так и широкой публики. Первые были довольны «глубиной
84
Кандид, главный герой философской повести Вольтера «Кандид, или Оптимизм», родом из Вестфалии.
Главный инженер компании как-то раз даже привёз всем, в том числе Маше, в качестве сувениров из заграничной командировки по экземпляру «Westfalen» в карманном формате, мол, смотрите, какой казус, книга называется, как наша компания, а автор – однофамилец Марии Сергеевны. Говорят, на что-то там номинирован, но автор – таинственная личность, отказывается давать интервью и даже рукописи в издательство передаёт через посредников. Сотрудники долго спорили, что такого не может быть, а главбух сказал, что бухгалтерия издательства наверняка знает всё и, было бы у журналистов желание и настойчивость, можно выяснить, кто этот Иванов. Маша принимала самое активное участие в обсуждении таинственного однофамильца. Всё это её ужасно забавляло. Говоря по правде, не только мысли, но и сюжеты и целые абзацы текста были исключительно Женькины, но они так давно ничего не делили… Как можно что-то делить между собой и… собой? Женька же был настолько гениален, что совершенно утратил когда-то едва зародившийся интерес к типографскому воплощению своего словотворчества. Что должно остаться в потоке времени – останется. Например, известняковая ограда…
…покрыта патиной из мхов.С неё столетьями смывалаВода слоями прах следовРептилий древних, раков, рыб,Застывших позже в недрах глыб,Которых человек рукою,Каменотёсною киркоюОблёк в кирпич и в стены клал.Затем воитель разрушал,Беря кирпич хранить колодцы,Что рыл для войска своего.Но войны – прах.Сменив господство,Мир возвращался к ремеслуСтроительству и скотоводству.Мельчало семя.В землю каменьВходил и порастал бурьяном.И вот уже пустое племя,Глядишь, окрестными холмамиВедёт эпохи праздный счёт…Лишь стен гряда, покрыта мхами,С рекою времени течёт.Потому Женя радовался, глядя на Машины забавы, гордился её успехами, как гордятся родители удачами честолюбивых детей, но сам предпочитал ремесло. Те, кому он помог и ещё поможет прийти в этот мир, родят новых, а те – новых, как Адам родил Сифа, Сиф – Еноса, Енос – Каинана, и ему было достаточно этой сопричастности потоку. И камни – смертны, что уж говорить о рукописях, книгах и манускриптах, что в большинстве своём не только легко воспламеняют, но и воспламеняются. Лишь люди бесконечны, пока Бог не распорядится иначе. Но тогда не станет и Его.
При одной мысли о таких пространственно-временных категориях уши закладывает от якобы бессмысленности человеческой жизни, от её изначальной конечности. Но монолит здания складывается из отдельных кирпичей, как бесконечность человечества – из отдельных жизней. А отдельные жизни – из минут, часов, дней, годов, десятилетий…
Наверное, стоит рассказать историю конкретного десятилетия Ивановых сначала. Чтобы привести человеческий вестибулярный аппарат в состояние анатомо-физиологической нормы простой смертной прозой.
Итак…
Вначале Женька проснулся и сотворил Машке кофе.
Машка же спала, пуская счастливые слюни; и уже больше нигде не носилась неприкаянно над водою.
И сказал Женька: «Машенька, просыпайся, деточка. Кофе уже готов». И стали они пить кофе.
И увидела Машка, что кофе хорош; и не стала отделять его от сигареты.
И потом они целый день сотворяли друг другу всякие приятности и нежности; в общем, вели себя как два любящих кретина, и было им не просто хорошо, а прямо-таки замечательно.
А после они поженились.
Сначала, конечно, подали заявление в ЗАГС и пошли знакомиться с родителями.
К Машиным родителям они попали лишь потому, что нужна была какая-то замшелая бумажка вроде свидетельства о рождении, по неосторожности оставленная в отчем доме. Маша Полякова не поддерживала отношений с мамой и папой не потому, что была нехорошей дочерью, а потому, что не любила тратить огромное количество усилий в никуда. Коэффициент полезного действия механизма, носящего название «выяснение отношений», стремится к нулю, хотя по сути своей вечен.
Именно поэтому она съехала со своей «детской» жилплощади ещё в самом начале второго курса – бездетная тётка отца, уйдя на заслуженный отдых, уехала «доживать» на родину, глубоко под Казань, и сделала Машке царский подарок – однокомнатную на окраине, и у родителей она почти не появлялась. Поздравить с днём рождения, забежать в канун Нового года. Вот, пожалуй, и всё. Если удавалось уйти без скандала – это была удача. С отцом она изредка перезванивалась, а вот с матерью… Вечно поджатые губы, непременные упрёки. Машина мама гарантированно была бы довольна дочерью только в том случае, если бы та не выросла вовсе, всю жизнь будучи трёхлетним обаятельным пупсом в кружавчиках – маминой живой говорящей куклой. Собственностью.
Естественно, в этом мама не признавалась и самой себе, но от этого факт не менялся. Маша же не только росла, но и была слишком своенравна, слишком личностна, хотя до поры до времени это скрывала, принося положенные пятерки и занимаясь во всех положенных секциях, кружках и школах. Когда она после очередного скандала с матерью ушла из дому, та предрекла ей все ужасы падения в бездну пьянок, гулянок, брошенного вуза и окончания безалаберной жизни на панели.
Несмотря на имеющие место – будем справедливы – пьянки и гулянки, институт Мария Полякова закончила с красным дипломом, да и с панелью как-то не сложилось. И она никак не могла понять, рада матушка или разочарована, что её пророчества не сбылись в полном объёме. Мужчин своих под крышу родительского дома она никогда не приводила. Зачем? Она и Женьку-то не хотела туда вести, но так уж вышло, что он был слишком мужчиной, чтобы отпустить её одну в неблагоприятную, судя по всему, среду.
– Может, ты меня тут, внизу, подождёшь? Я быстренько раскопаю это свидетельство о рождении и вернусь. Ты даже соскучиться не успеешь.
– Мы пойдём вместе. И не потому, что «это же твои родители». Мне, честно говоря, абсолютно наплевать, какие они, твои родители, «приличные» ли они люди или вокзальные бомжи, есть они у тебя или ты вообще сирота. Но ты трусишь при одной мысли, что нужно подняться в квартиру. Значит, тебе там неприятно. А туда, где тебе неприятно, ты без меня не пойдёшь. Лучше, конечно, вообще не ходить, но если уж надо, то мы пойдём вместе.