Двойное дыхание (сборник)
Шрифт:
Предчувствия Машу не обманули. Дверь открыла мать. В ответ на сдержанное Машино приветствие и Женькино улыбчивое: «Здравствуйте!» – она сквозь презрительно поджатые губы процедила, ткнув в его сторону остреньким подбородком:
– Кто это?
Удивительнейший феномен, известный наверняка не одной Маше Поляковой. Её мать, образованная и очень приветливая с совершенно посторонними людьми женщина, «приятная во всех отношениях», была удивительно нелюбезна с близкими. Что же касается Маши, стороннему наблюдателю могло показаться, что та её ненавидит. А между тем любила же. Но «странною любовью». Выяснять, что к чему и как, Маша уже более никогда не собиралась. Двери всегда открыты. Но лишь для тех, кто не будет заходить в грязных сапогах в уютный будуар твоей души, бряцая орудиями морально-нравственных
– Я – будущий муж вашей дочери. – Женька решительно перебил открывшую было рот Машу. – Очень рад с вами познакомиться.
– Муж, объелся груш. И давно вы того-этого… познакомились? – спросила мать, вложив в слова «того-этого» как можно больше сарказма и включив функцию «жестикуляция» для большей убедительности, чтобы никто не сомневался, что конкретно имеется в виду.
– Да пару часов назад, – соврал под удивлённые взгляды Маши всё сразу понявший Женька.
– А-а-а…
Далее, пока мама, пытаясь упасть в обморок, изрыгала суровые бесстрастные обвинения вкупе со страстной, во всех смыслах, характеристикой в адрес его будущей жены, Женька выудил притаившегося в дебрях многокомнатной квартиры папу и с его помощью сам нашёл в каких-то коробках требуемый документ.
На всё ушло минут пять. Как только искомое было найдено, он тут же решительно схватил Машу, отпускающую колкости в ответ на чудовищные обвинения родной матери, за шиворот, сказал всем: «Прощайте, родные!» – и, выскочив в подъезд, зашёлся в хохоте. Мария Сергеевна, еле успев перевести дух от быстрой смены обстоятельств, выпалила:
– Ты самый прекрасный мужчина на свете!
– Я знаю.
– Вот нахал. Но это действительно было красиво. И практически безупречно эффективно! Мне бы она могла бумаженцию и не отдать. А то и вовсе порвать. Не драться же с родной матерью?
– Ну, на этот случай всегда есть архивы.
– Да я не только об этом. Один-единственный раз за всю свою жизнь я привела домой парня. Смешно, но это был даже не мой парень. Просто одногруппник проводил домой, потому что время было позднее, а я пригласила «зайти на минутку» из вежливости. На него набросились так, как будто он меня обрюхатил и бросил. Мальчик, по-моему, даже не понял, что к чему. Честно говоря, он был в шоке. Вместо: «Здравствуйте! Не хотите ли чаю?» – на него с порога начали орать. Самое милое, что сказали в мой адрес: «Проститутка!» Я тогда вообще ещё девственницей была. Хотя моя милейшая матушка полагает, что я занимаюсь этим самым лет с тринадцати. – Машка вздохнула. – Как противно. Я в этом доме всё время должна что-то доказывать. В доме, где близкие люди должны меня любить только по факту моего существования. Это грустно, но уже совершенно не важно. Но как вспомню лицо этого несчастного студента…
– Охотно верю. Но я не боюсь насекомых. Мне противно, но не грустно. И уж точно ни одно из них не может привести меня в шоковое состояние. Хотя, не скрою, в первые минуты столь трепетного знакомства у меня было желание придушить твою мамашу. Но смысла в этом нет. Пусть живёт себе. Кроме того, «не убий» и всё такое. Хотя грешок гневливости за мной водится, дорогая супруга, должен заранее тебя предупредить.
– «Заранее» было раньше. Теперь уже поздно. Огласите весь список ваших недостатков, Евгений Иванович!
– О, у меня их так много, что я не осмеливаюсь вас так сразу пугать! Кроме того что я подвержен припадкам гнева, я ещё и дьявольски хитёр, бесконечно ревнив и считаю вас, Мария Сергеевна, своей собственностью. И то, что вы с этой минуты полная и окончательная сирота, – лишь добавит шарма при распределении ролей.
– Собственностью? Ролей?! Маньяк! И это замечательно. Быть собственностью – не вопрос. Вопрос в том, где найти хорошего собственника.
Они шли по улице, держась за руки, как дети. Вернее, как взрослый и ребёнок. Человеческое летосчисление, в том числе возрастное, порой так мало значит. Частенько встречаются шестидесятилетние мальчики на манер Машиного папы, что, не спросясь жены, лишний раз за хлебом не выйдут и пива не выпьют. По миру бродит огромное количество тридцати – сорокалетних младенцев обоих полов, коим до сих пор не перерезали пуповину, что связывает их с родительским домом. Женька же считал, что родителям нужна скорее дружба, чем бесконечное поклонение и подчинение. Парнем он был наблюдательным, да и с аналитической функцией у него всё было в порядке, потому к своему достаточно молодому возрасту он понял, что мужчины и женщины в их чистом виде, такими, как их задумал Господь, встречаются достаточно редко. Мир полон навязанных ролевых игр. Женщина-мать пилит своего «неразумного» мужа-сына и упорной филигранной шлифовкой доводит его, рано или поздно, до совсем уж «короткоштанного» состояния. А если ещё и природные склонности имеются… Страшно представить, что может получиться. Настолько страшно, что уже никто не удивляется, наблюдая подобное вокруг себя каждый божий день. Женщина-дочь, находящаяся под пятой властной мамочки, редко поднимает бунт, позволивший бы вырваться на волю. Она до конца жизни звонит родительнице каждый вечер, отчитываясь, как прошёл день. А та, демонстративно устало (или болезненно) сопя, выслушивает, перебивая внезапными выплесками из ушата, полного ледяных комментариев. «Сынишка» лет тридцати пяти отчитывается маменьке, «поел ли он первое» во время дежурства, попутно в тысячный раз доказывая, что не так уж плоха её невестка. Во всяком случае, куда лучше первой. «Да-да, – соглашается та, – эта хоть пыль по утрам протирает. Первая твоя вообще была…» – додумайте сами. На самом деле невероятно просты отношения «мужчина и женщина», «родители и дети», но люди так любят всё ненужное, так запутывают тонкие нити дружбы, что связывают или не связывают их в действительности, а не в надуманной системе «долгов», «заботы», «уважения» и чёрт знает чего ещё…
– Если ещё и с твоими знакомство будет таким же… – Маша прервала Женькины размышления.
– Поверь, это не так. Может, пройдут годы, и ты вдруг скажешь: «Я хочу посмотреть на женщину, что принесла в этот мир тебя, любимый!» К тому же если ты не хочешь, то мы можем не знакомиться с ними вовсе.
– Ну, это как-то неуважительно.
– Ты не можешь уважать или не уважать незнакомых людей. Ты можешь быть к ним равнодушна. Ничего страшного в этом нет.
– Но это же будет для тебя… не очень удобно. Неприятно, наверное?
– Маша, я знаю тебя насквозь. Это не значит, что я не вижу то, что люди склонны называть «недостатками» или «достоинствами». Я вижу тебя и принимаю всю. Если ты чего-то не хочешь делать: знакомиться с моими дамами, варить борщ, обсуждать с мамой Леночкой последний детектив или идти со мной в кино – ни лучше, ни хуже ты не станешь. Ты останешься такой, какая ты есть. Какой задумана и пришла в этот мир.
– Ты сейчас очень напоминаешь Зильбермана.
– Да, он забавный.
– Забавный? Да он…
– Тихо, тихо… – Женька притянул её к себе. – Никто не покушается на твоих «священных коров». Он забавный в самом лучшем смысле этого слова. У него хватает мудрости забавляться этой жизнью. Забава – хорошее слово.
– Да? Ну, тогда ладно. Тогда ты тоже забавный.
– И я забавный. А ты – очень забавная. Потому что твоя мудрость – начальная. Не привнесённая. Пётр Александрович сам рассказывал, как ему приходилось и приходится избавляться от шелухи так называемой «взрослой мудрости». От эмоций, что захлёстывают по факту событийных рядов. От бесконечного анализа…
– Да-да-да. «То, к чему я так долго шёл, у тебя уже есть по факту рождения». Помню.
– Кстати, да. Я могу сказать тебе то же самое. То, к чему я так долго шёл, у тебя уже есть по факту рождения.
– Я, между прочим, старше тебя. Мне целых двадцать…
– Только не говори никому. Не поверят. – Женька засмеялся.
– Я так хорошо выгляжу?
– Ну я, между прочим, тоже неплохо выгляжу. Но дело совсем не в этом. Ты относишься к тому редкому типу женщин, что, несмотря на все знания, весь жизненный, прости господи, опыт, навсегда останутся детьми. Не в смысле – неспособными себя обслужить или принять решение неразумными карапузами, а детьми, что не утратили непосредственность восприятия мира. Они не на берегу с калькуляторами и планами, они – в потоке. Они просто плывут. Купаются. – Женька вздохнул. – Словами это достаточно сложно донести, хотя я с самого детства тренируюсь в искусстве вербальных формулировок.