Двойное золотое дно
Шрифт:
Ельчанинов «летучим Голландцем» мелькал то здесь, то там. Что-то со стола исчезало, что-то появлялось. Наконец, он вынес из дома гитару, и вся компания оживилась.
Сначала Илья пел один. Что-то о пыльных дорогах, о чужих горах, о последнем патроне, об оставшихся там друзьях, о солдатском котелке, о крови, которая на земле не алая, а черная...
Пел он хорошо. Проникновенно и душевно. Я чуть не разревелась!
В памяти всплыло трагическое воспоминание: первый запаянный цинковый гроб, который привезли к нам во двор...
... выражение нечеловеческой муки на лице соседки тети Нади, когда она узнала, что сына Вовку отправляют в Афган... звериный вопль «Не пущу!!!», потрясший нашу хрущевскую пятиэтажку...
...я была маленькой и боялась траурных маршей... Я запиралась в ванной и включала воду, чтобы спрятаться за ее шумом...
...помню тоненькую девушку, красоте которой я ужасно завидовала, ее всегда окружала стайка кавалеров... она перерезала себе вены... а он вернулся... в похоронке перепутали фамилии... Он полгода пил, потом исчез... уехал на Север, говорят...
Гитара пошла по кругу. Парни подпевали...
Я неслышно выбралась из-за стола и вошла в дом. В углу гостиной располагалось удобное кресло, похожее на шезлонг. Вот там-то я и пристроилась. И закрыла глаза.
Голоса с веранды были слышны и здесь. Но ребята пели, а не горлопанили, и я различала лишь отдельные слова.
Они вспоминали...
Нет. Им нечего вспоминать. Они все помнят. Они никогда не забывали!
Две слезинки не удержались на кончиках мокрых ресниц и все же сбежали по моим щекам.
— Не плачь. Это жизнь. Это наша жизнь.
Голос Ильи звучал тихо и глухо. Я чувствовала, что он смотрит мне прямо в лицо, но была не в силах открыть глаза, потому что в них стояли слезы.
Мягко прикасаясь кончиками пальцев к моим щекам, Илья стер слезинки.
Мне так захотелось прижаться щекой к его ладони...
Он продолжал медленно водить пальцами по моему лицу, нежно поглаживая каждый изгиб, каждую едва намечающуюся морщинку...
К сексу все это отношения не имело, но в моей душе что-то происходило. Что-то новое, хорошее, не поддающееся словам... и я поняла, где у человека находится душа. Она не в голове или у сердца — она повсюду, в каждой клеточке.
Рука Ильи все так же бережно поглаживала мое лицо. Теперь я не могла открыть глаза уже не из-за слез... Просто не могла. Не открывались они. Мозг не хотел возвращать меня в реальность.
Я чувствовала, что улыбаюсь, голова моя кружилась, и я улетала в легкую даль...
Он приласкал меня всю, хотя не дотронулся даже до шеи. Он обласкал мою душу.
Мне стало спокойно. Хорошо, как в детстве, в уютной, любимой кроватке под желтым легким, одеялом, с белой подушкой в кружевных рюшечках...
— А-а-а! Вот ты где, скотина! — донесся пьяный голос от двери на веранду. — Илюха! Водяра кончилась!
От неожиданности я распахнула глаза и повернула голову к вошедшему. Краем глаза одновременно заметила, как Ельчанинов судорожно отдернул руку от моего лица.
— Колян, а тебе не хватит? — недовольно поинтересовался Илья.
И тут из-за спины Коляна протянулась мощная рука с закатанными рукавами свитера и взяла его за горло локтевым захватом. Действие сопровождал снисходительный басок Жень Геннадича:
— Голуба моя, надрался, как скотина, так иди проспись. Ох, положу я тебя на кодирование, допрыгаешься...
От смущения я не знала, куда глаза девать. Ничем предосудительным мы не занимались, но между нами возникла какая-то связь, близкая... интимная.
— Ксюша, помоги мне салаты заправить, — нашел выход из неловкого положения Илья Владимирович. — А то, действительно, наквасятся парни, куролесить начнут. Надо бы закуски добавить. Вообще-то мы люди неплохие...
— Но лучше вас не трогать и обильно кормить, — попыталась я пошутить.
— Вот это правильный подход к делу, — поднял указательный палец хозяин.
Весь этот день был удивительно теплым и приятным. И даже не а смысле погоды, хотя и она не подкачала, а в смысле атмосферы и приятн9й компании.
Ребята шутили и смеялись, точнее, ржали, оглашая окрестности богатырскими голосами, чем чрезвычайно нервировали соседских собак.
К вечеру теплая тусовка начала постепенно таять. Гости подолгу прощались и не уходили, потом снова прощались и снова оставались. Но тем не менее к сумеркам нас осталось всего пятеро, считая меня и хозяина дома.
— Вы, наверное, устали, Ксюша? — заботливо поинтересовался Ельчанинов. Мы снова сидели за столом, но на сей раз пили кофе с конфетами, тортом и мороженым.
Как странно, эти закаленные, мужественные парни, как дети, обожают сладкое!
— Я вас отвезу.
— Вы выпили, Илья, вам нельзя. Лучше вызовите мне такси.
«Не разорится», — подумала я и с грустью констатировала, что мы снова перешли на «вы». Праздник закончился. Впереди — будни. А то, что происходило там, в гостиной...
Он просто видел мое состояние и попытался успокоить истеричную женщину. Остальное я напридумывала. В конце концов, это мое соображение, мои чувствами ничего страшного, если я иногда даю им волю.
— Ксюша, это совершенно безопасно, заявляю как доктор, — пробасил Жень Геннадич. — Мой друг машину даже в коме вести сможет. Проверено! Не так страшен советский танк, как его пьяный экипаж!
— Звучит очень оптимистически!
— Шучу, я шучу! — оправдывался толстяк, сообразив, что сморозил глупость.