Двойной без сахара

Горышина Ольга

Мойра собрала посуду, даже мою тарелку, хотя в той оставалось пару картошин, и ушла с ними к кипящему чайнику.

— Я три дня на берег ходила, пока его сын не приехал и не увел. А как увел явился ко мне Коннор. Как вечером опустится туман крупными каплями на крышу, так и приходит. Я чашку на стол поставлю и со стула встать не могу. Он на свой садится, руки ко мне тянет, чтобы согрела ему пальцы, как всегда, а на моих потом, как на крыше дома — туман, будто я на улице стояла… Пошла как-то в пятницу в карты сыграть, чтобы людей живых увидеть. Возвращаюсь — кружка его любимая разбита. Стояла на полке у самой стены. Те, что с края, целы, а эта на полу и только на две части распалась, ручка даже не откололась. Словно взял он ее сам, да не донес

до стола, выронил. На следующий вечер жду, не идет. Дверь открыла — дождь стеной. Обернулась — сидит. Как сквозь меня прошел, не заметила. Поту меня со лба струится. Страшный взгляду него, злой, и руки ко мне тянет, а мне дышать стало нечем… Открыла глаза, сын его надо мной склонился. Не ждала его. Чего приехал, непонятно. Отвез меня к врачу. Сказали, сердце… Я молчу про Коннора, но сыну его сказала, что не вернусь в коттедж. Боюсь одна жить. Стал спрашивать, возьмут ли меня племянники, да куда ж возьмут… Мальчик не женат, а у девочек свои семьи, куда ж я к ним. Вот он и нашел этот коттедж. Мать Шона обо мне заботилась, как о собственной матери, и мы обе с ней сидели на последней скамье в церкви, хотя я ездила с ней лишь за компанию. Я с Богом распрощалась. Как и с людьми, которые верят в его доброту. Он жестокий этот бог, очень жестокий… Но мать Шона молилась ему, а потом…

— А потом я знаю, — перебила я, страшась подробностей про депрессию Шона.

— Шон мне рассказал, что ты и этот коттедж спасли его.

Но спасет ли она сейчас меня? Как сказать про ночлег? О, нет… О, да…

— Мойра, Шон разрешил мне взять ключ от его дома. Всего на одну ночь. Я хочу дать им выплакаться без посторонних глаз.

Не скажу же, что выплакаться нужно мне в тайне ото всех. Особенно от Мойры. Она тут же вытерла руки, достала из шкафчика ключ и протянула мне.

— Может, останешься у меня? — предложила она то, зачем я шла. Только сейчас мне вдруг захотелось остаться одной. Нет, не совсем одной.

— Я возьму Джеймс Джойс с собой для компании. Спасибо. А на завтрак мы придем, обязательно.

И мы пошли. Без поводка. Собака не отходила от ноги, а я сжимала в руке заветный ключ, боясь потерять, и плевать хотела на боль от врезавшегося в ладонь брелка. Замок поддался так легко, будто я каждый день его открывала. В доме холодно. До ужаса. Я включила свет и прошла на кухню. В кране лишь холодная вода. Ну, конечно, Шон все отключил. Наверное, и в душе водогрей не заработает. Зато налила собаке воды. Она радостно принялась ее лакать, а потом вытерла морду о мои колени.

— Доживем до утра как-нибудь, — сказала я ей по-русски.

Джеймс Джойс кивнула. Кажется, в сторону спальни, но я мотнула головой.

— Я имею право только на диван.

На нем шерстяной плед. Должно хватить. Если что, возьму второй с кресла. Или… Я открыла шкафчик. Бутылка виски закрыта. Значит, не судьба. Прошла в гостиную. На столике лежал мой альбом. Шон притащил ночью только маркеры. Рук не хватило. Решил, что виски куда важнее. А сейчас важнее бумага. Я отложила в сторону салфетки и раскрыла альбом на кухонном столе. Теперь бы еще отыскать карандаш. А вдруг… Я нагнулась к ящику, из которого Шон достал шило, чтобы испортить из-за меня свой ремень — строительный карандаш на месте. Раз Шон умеет им владеть, то и я овладею. Грифель толстый, но можно заточить. Напильник брать я не стала, воспользовалась простым ножом — острый, пусть и не скальпель. Чтоб такое нарисовать? Это будет моей платой за ночлег.

В гостиной над книжной полкой висели фотографии. Я узнала мать Шона, а это его отец, наверное. Аккуратно сняла со стены рамку и отнесла на стол. Работы на час, два или три… Я справилась до полуночи, стряхнула грифельную стружку и вернула фотографию на стену. Повесит ли Шон родительский портрет рядом с двумя шаржами, кто знает… Я уж точно не узнаю. Надо уезжать. Картины я дорисую в Сан-Франциско. Или в Лондоне… Я толком его не видела. Когда я еще здесь буду? В телефоне оставался заряд как раз на то, чтобы купить билет. И я купила билет в Лондон, оставив пару дней на Дублин. Я же не видела Келлскую книгу. И не была на студии, где снимали «Гарри Поттера» и ни разу не была на лондонском мюзикле. В жизни столько всего, чего я еще не видела и не делала. Не стоит сидеть в этой деревне и ждать очередного пинка! Мне хватит одного.

Я шмыгнула и поспешила уйти от стола, чтобы не смазать слезами рисунок. Захватив сразу второй плед, улеглась на диван и закрыла глаза, то тут же почувствовала на лице собачий язык.

— Ну что ты хочешь? Сюда?

Я откинула плед, но собака просто запрыгнула на диван и свернулась в ногах. Наверное, я заняла ее место. Придется потесниться. Я поджала ноги и тяжело вздохнула. Главное, не плакать. Горячей воды нет, умываться ледяной холодно, а появляться перед Мойрой с распухшим лицом опасно. Главное, уснуть, и тогда утро наступит мгновенно.

Только сон не приходил. Я лежала и вслушивалась в скрипы и шорохи старого дома. Лучше бы шел дождь. Он бы заглушил их. И вот и дождь. Одна капля, вторая… Нет, кран. Я на ощупь добралась на кухню и закрутила покрепче холодную воду. Луна светила слишком ярко, и я отчетливо видела изображенные на бумаге лица родителей Шона. Как живые. По спине побежал холодок. Или по ногам, через носки. Я задернула занавеску, но кружева не спрятали лунный свет. Тогда я перевернула рисунок лицами вниз. После рассказов Мойры стало не по себе. Лучше бы я осталась у нее. Хорошо, хоть взяла собаку. Снова скрипы, будто шаги… Цок-цок… Каблуки… Даже руки окоченели… Но это Джеймс Джойс спрыгнула с дивана проверить меня — когда ей Шон в последний раз стриг ногти!

Я нагнулась к собаке. Погладила ее, и на ладони остался слой шерсти — руки вспотели… Ьбкас… Быстрее добраться до дивана. Я взялась за ошейник и пошла обратно в гостиную, боясь отпустить живое существо от себя даже на шаг. На диване я тоже к ней прижалась. Джеймс Джойс не огрызнулась и вытянулась вдоль спинки дивана и моей тоже.

— Я здесь всего на одну ночь, — проговорила я тихо по-английски, глядя на стену с темными пятнами фотографий. — Не гоните меня, пожалуйста. Мне некуда идти.

Глава 40 "Подарок с того света"

— I’m sorry, we don’t allow crying at the bar, — Я подняла голову от барной стойки и уставилась на перегнувшегося ко мне Падди. (Прости, но мы не разрешаем плакать у барной стойки.)

Я плакала, да? Нет, я не плакала…

— Я уснула, извини, — выдала я дрожащим голосом и попыталась скривить губы в похожую на барменскую улыбку. — А глаза слезятся от ветра и краски.

Может, съест такое объяснение? За его спиной стоит великолепная картина. Распрекраснейший паб в забытой богом и людьми деревне! Она не станет частью выставки, потому что ее автор бессонной ночью решил отказаться от участия в чужом празднике. Она стала прощальным подарком для Винни-Пуха. Когда я раскрывала мольберт, Падди вывел к сестре отца и поинтересовался, что я собралась рисовать, а потом вынес мне кофе и пять минут играл роль столика. Правда, о том, что подарок прощальный, я не сказала тогда, чтобы избежать лишних ахов.

— Могла бы сегодня не рисовать, — заботливо выдал медвежонок. — К чему такие жертвы?!

— К тому, что завтра я уезжаю.

— Как?! — он подпирал щеку рукой, и сейчас рука сорвалась и тюкнулась обручальным кольцом о затертое до блеска дерево.

— Я решила порисовать Лондон, а потом вернусь в Сан-Франциско искать работу или учиться пойду, еще не решила.

— И Шона не дождешься?

Я знала, что за вздохом последует этот вопрос. И знала, что не выдержу его подтекста.

— Дай, пожалуйста, платок, — я закрыла глаза, пытаясь сдержать слезы, и на ощупь отыскала протянутую салфетку. — Нет, увы, не дождусь. Планы резко поменялись, и я не могу откладывать жизнь на целую неделю ради еще одного прощания. Я уже купила билет. Так что передавай Шону привет. Ну, а мой сюрприз он сам найдет, — промычала я в салфетку, которой полностью закрыла лицо.