Двойной заговор. Тайны сталинских репрессий
Шрифт:
И как символ Гражданской войны: «Все бойцы – бархатные фуражки, изнасилования, чубы, бои, революция и сифилис».
Имелись, конечно, и исключения, но в целом красные были не лучше белых, белые не лучше красных, а все вместе не лучше и не хуже зеленых.
Когда мы говорим об офицерах и чекистах 30-х годов, надо помнить: они родом – отсюда. Бархатные фуражки, изнасилования, бои, революция и сифилис…
…С самого начала бывший военный журналист подошел к делу прагматически и принялся строить армию с опорой на профессионалов, офицеров царской армии. Это противоречило «классовому» подходу – а куда денешься!
Забегая
Тем не менее он упорно продавливал свой принцип опоры на профессионалов – и продавил! Переломным стал день 23 ноября 1918 года, когда появился приказ Реввоенсовета о мобилизации бывших офицеров. По одним данным, в Красной Армии в Гражданскую войну служило пятьдесят тысяч офицеров царской армии, по другим – семьдесят пять тысяч, в том числе больше шестисот бывших офицеров Генерального штаба. Кадровыми офицерами были семнадцать из двадцати командующих фронтами, восемьдесят два из ста командующих армиями. А начальниками штабов практически везде были полковники и генералы царской выучки.
…Первые офицеры, служившие в Красной Армии, пошли туда добровольно. Тут надо понимать еще один момент. Сейчас расклад сил после октября 1917 года усиленно стараются представить следующим образом: новая власть большевиков против старой царской России, или же «России, которую мы потеряли». В том, чтобы вбить в голову наших людей такое представление, постарались все: и коммунисты, и демократы, каждый по своим причинам.
Однако на самом деле это было совершенно не так! Потому что и те, и другие почти всегда упускают из виду, считают «промежуточным» период с февраля по октябрь 1917 года. Да, этот период был коротким. Но совсем не промежуточным, отнюдь, а очень и очень важным. Настолько важным, что без него вообще ничего не понять!
На самом деле в то время новую Россию представляли не большевики, а Временное правительство. Именно оно противопоставлялось «старой», царской власти. А большевики в то время были «фактором X», некоей силой, которая захватила власть в стране, но сама по себе совершенно неизвестно что представляет. Поэтому логично было бы видеть в ней – и многие именно так ее и воспринимали! – как раз силу, противную новой России. У большевиков была совершенно другая идеология, совершенно иные устои, но это была, во-первых, власть, а не кучка болтунов, а во-вторых, власть центральная. И, как только стало ясно, что большевики намереваются сохранить страну, многие патриотически настроенные офицеры пошли к ним на службу.
Очень четко выразил это помощник военного руководителя Высшего Военного
Наступившая октябрьская революция внесла некоторую неожиданность и резко поставила перед нами вопрос, что делать: броситься в политическую авантюру, не имевшую под собой почвы, или удержать армию от развала как орудие целостности страны. Принято было решение идти временно с большевиками. Момент был очень острый, опасный: решение должно было быть безотлагательным, и мы остановились на решении: армию сохранить во что бы то ни стало. Поэтому крупнейшая часть офицерства перешла к сотрудничеству с большевиками, хотя и не уясняла еще в полной мере программу коммунистической партии и ее идеологию. Патриотизм явился одним из крупных побуждений к продолжению работы на своих местах и при этой новой власти».
После октября 1917 года офицерство раскололось. Другой высокопоставленный сотрудник Полевого штаба РВСР (так в сентябре 1918 года был назван штаб ВВС), К. И. Бесядовский, говорил: «Надо сказать, что поступление в Высший Военный Совет на службу к „большевикам“ было сделано не без трудных внутренних переживаний: большинство офицеров… отворачивались от нас – добровольцев. Я же считаю, что в сложившейся обстановке, когда немцы хозяйничали в наших пределах, нельзя оставаться посторонним зрителем и потому стал на работу».
Раскол шел почти посередине. Из 250 тысяч офицеров царской армии около трети попало к большевикам, около 40 % – к белым, остальные не примкнули ни к одной стороне – уходили за границу или, сняв форму, оставались в красной России, устраивались в ней, как могли. К середине июня 1918 года в Красной Армии было 9 тысяч офицеров-добровольцев.
Тут надо понимать еще одну вещь: противостояние Красной и Белой армий отнюдь не было противостоянием большевиков и монархистов. Как раз наоборот: исходя из вышеприведенных соображений, именно монархистам-государственникам было по дороге с большевиками, которые, кем бы они ни были, являлись все же властью центральной и стремились сохранить страну. И недаром в 1930 году, когда органы ГПУ распутывали дело «Весна» и в этой связи шерстили старых офицеров, те сплошь и рядом заявляли о себе именно как о монархистах.
А вот в Белой армии имелось всякой твари по паре. Если простые офицеры были движимы таким простым и понятным желанием – навести наконец в стране порядок, то «наверху» этот порядок видели по-разному. Например, деникинская пропаганда была в основном демократической, и получалось, что белые выступали как раз от имени этой самой «новой России», которую офицеры ненавидели с той же страстью, что и «красных хамов». И все они жили и воевали на иностранные деньги, которые, в случае победы, надо было отдавать – а после того, как русская армия три года воевала неизвестно за чьи интересы, иностранцев в ней тоже не очень-то жаловали…