Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914
Шрифт:
Проза жизни брала свое. Среди унионистов царил разброд, умеренные выступали против авантюр. Оголтелым удалось поднять на мятеж жителей некоторых сел Валахии и грэничар (крестьян, несших попутно пограничную службу). Но двинулись они не против оккупантов-москалей, а на боярские поместья и сожгли три десятка усадеб. Валашская армия жестоко расправилась с бунтовщиками[576].
Попытка учинить масштабную антироссийскую акцию провалилась, что засвидетельствовали и сами унионисты. В обращении, озаглавленном «Националисты из Парижа к националистам Бухареста», говорилось: «Что сделали румыны, чтобы доказать державам, что являются врагами москалей?.. Румыны не пошевельнулись, не подали ни малейшего признака жизни»[577].
Унионисты поскромнели и для придания веса своим притязаниям решили подкрепить словесную пропаганду звоном оружия и сформировать румынский легион для участия в войне на стороне противников России. Идею осуществить не удалось. Высокая Порта
Иной была реакция в Париже на раздававшиеся из Бухареста соблазнительные посулы экономического плана: Франция обретет в Румынии «все преимущества колониальной державы без связанных с этим затрат», ее сырье будет питать промышленность Второй империи, Румыния станет ее политическим клиентом. Луи Наполеону предлагали на волне национального движения прочно утвердиться в низовьях Дуная. Грех было не воспользоваться этим[578].
В марте 1855 года на конференции в Вене, где изыскивались пути примирения России и Турции, Ф. Буркнэ от имени Франции поднял вопрос об унии Молдавии и Валахии. Британец Д. Рассел заметил, что с подобной идеей надлежало бы выступить представителю Османской империи как державы-сюзерена. Отрицательная реакция турецкой стороны последовала немедленно, в том же духе высказался австриец. Французская инициатива повисла в воздухе, а Наполеон принялся сооружать одну из своих мимолетных комбинаций. Желая вовлечь Австрию в военные действия, он предложил венскому кабинету обменять Ломбардию на Дунайские княжества. Богатую итальянскую область он предлагал отдать Сардинскому королевству, а самому в знак благодарности получить Савойю и Ниццу. Сторговаться не удалось, предложенный обмен представлялся венцам неравноценным, они надеялись извлечь выгоду при заключении мира, не обнажая меча.
Вопрос об объединении Дунайских княжеств был оставлен на решение мирного конгресса, что свидетельствовало об отсутствии согласия по нему в альянсе. Его участники размежевались: Франция и Сардиния – за унию; Турция и Австрия, к которым присоединилась Великобритания, – против. У последних – прочное большинство.
Глава российской делегации на конгрессе князь А. Ф. Орлов оказался в положении по крайней мере затруднительном. Унионисты – не просто политические противники, а фанатичные западники, люди, не принимавшие Россию ни умом, ни сердцем, сводившие историю отношений с нею к злым деяниям царизма, не усматривавшие заслуг ни со стороны ее армии, ни со стороны дипломатии в утверждении автономных прав княжеств, приписывавшие само появление этих прав неким фальсификатам, так называемым старым грамотам, или капитуляциям, будто бы дарованным им султанами, а на самом деле сочиненным в 1772 году[579].
Утверждение Франции в низовьях Дуная как наиболее влиятельной державы имело все шансы на успех, учитывая преклонение перед нею унионистов. Но стоило бы Орлову примкнуть к настроенному в пользу сепаратизма княжеств большинству, к Турции, Великобритании и Австрии, сама идея образования единой Румынии канула бы в Лету. Орлов выступал ключевой фигурой, решение вопроса в ту или иную сторону зависело от его позиции. Но подать голос в пользу сепарации означало бы пустить австрийского козла в румынский огород и поставить под угрозу краха всю балканскую политику России, начиная с Петра и Екатерины. Вена хотела иметь дело со слабыми и разрозненными соседями, чтобы доминировать в регионе, Петербургу надлежало дать отпор подобным притязаниям. Опасность надвигалась и со стороны Франции, но она представлялась меньшим злом.
И еще одно соображение, может быть самое главное, следовало учитывать отечественной дипломатии. Предстояла борьба за умы и сердца балканских христиан. Самодержавию надо было обновлять весь арсенал применявшихся средств воздействия, поскольку политика с позиций силы изжила себя, утрата права покровительства по религиозной линии до предела сузила возможности маневра. Следовало не отчуждать балканцев, не считаясь с их волей, а «сохранять и укреплять узы симпатии и любви, которые соединяют нас с христианами Востока, обеспечить им благосостояние, материальное, моральное и религиозное развитие, возможное в существующих обстоятельствах, подвигнуть их, наконец, постепенно к жизни социальной и политической – таков ход событий, диктуемых нашими интересами». Так размышлял новый министр иностранных дел князь A. M. Горчаков, единственный в истории Российской империи государственный муж, являвшийся не только главой ведомства, но и архитектором нового внешнеполитического курса. Его единомышленник, наш старый знакомый П. Д. Киселев, назначенный послом в Париж, вторил министру: «Против желаний населения не следует выступать без очень веских оснований»[580].
Противиться в создавшихся условиях образованию единой Румынии значило подрывать под корень слабое еще древо новой балканской политики России. Орлов, в общей форме, высказался в пользу унии. В плане тактическом его положение облегчалось тем, что в решениях конгресса термин уния не фигурировал, в них говорилось о выработке государственного статуса княжеств, для чего предполагалось созвать в Яссах и Бухаресте чрезвычайные собрания (диваны ad hoc) с представительством в них всех слоев населения, включая крестьян[581]. Глава МИД Франции А. Валевский заговорил о необходимости считаться с пожеланиями населения. Горчаков назвал подобный подход соломоновым решением: следует поддержать то, за что выскажутся сами румыны. Никакого вмешательства в их дела, навязывания им чужой воли, никакой отсебятины – так впредь должна поступать Россия, ориентироваться и опираться следует на подтвержденные конгрессом автономные права Молдавии и Валахии. В инструкции возвращенному в Константинополь посланнику А. П. Бутеневу говорилось: «Россия не говорит ни да, ни нет объединению», у нее нет предвзятых мнений», «она придерживается духа и буквы» договора, нужды населения подлежат изучению[582]. Министр слегка лукавил: из донесений консулов с мест он знал о настроениях жителей и сознавал, что консультироваться с ними – значит предопределять решение в пользу унии Молдавии и Валахии.
Глава VIII
Россия: курс на освобождение балканских народов. Высокая Порта у разбитого корыта европеизации
15 (27) апреля 1856 года Александр II подписал рескрипт о назначении на пост министра иностранных дел князя Александра Михайловича Горчакова, минуя часто встречавшийся испытательный срок в должности управляющего ведомством; произошла не смена руководства, а смена вех в политике. Именно Горчаков разработал и проводил новый курс в политике, а император его одобрял (формула «Быть по сему» на полях депеш, введенная Екатериной II). Позже случались отступления, компромиссы, сделки. Но в трудную «послекрымскую» эпоху, в условиях угрожавшей стране международной изоляции, постулаты новой внешнеполитической концепции вырабатывались без оглядки на то, что кто-то отшатнется, а другой обидится, и так все «союзники» николаевских времен разбежались. Был произведен суровый, нелицеприятный, без всяких попыток смягчить ситуацию анализ: «Великобритания в Черном море и на Балтийском, у берегов Каспия и Тихого океана – повсюду является непримиримым противником наших интересов и всюду самым агрессивным образом проявляет свою враждебность». Вена столько навредила и напакостила во время войны, что габсбургская дипломатия воспринималась как некое исчадие ада. Ее мечта – стать российской наследницей в Юго-Восточной Европе, утвердиться в Молдавии и Валахии и установить контроль над судоходством по Дунаю[583]. Рассорившись с Россией, находясь в натянутых отношениях с Францией, соперничая с Пруссией по германским делам, Австрия бросилась в британские объятия и «смиренно воспринимает высокомерный патронаж Лондона». Появилась формула «сателлит» для характеристики ее позиции в тандеме с владычицей морей. «Полное уничтожение плодов вековой нашей деятельности» на Востоке, абсолютное порабощение христиан и увековечение угнетательского режима при преобладании Австрии и Англии являются их целью»[584].
Пруссия в ходе войны пробалансировала на грани нейтралитета, и государь был склонен высоко оценивать позицию дядьев, короля Фридриха Вильгельма IV и принца Вильгельма, и склонялся к тесному сотрудничеству с родственным берлинским двором. Горчаков его симпатий не разделял: Пруссия тогда – слабейшая из великих держав. Перед Берлином стояла задача объединения Германии, что предвещало неизбежные схватки с Австрией и Францией. Балканские дела пока что – на периферии его забот. Надежд на то, что Гогенцоллерны ринутся в них без оглядки, да еще на защиту российских интересов, – никаких. Альянс с Пруссией на этой почве представлялся Горчакову прыжком в никуда.
А дела следовало совершить великие – сбросить с себя тяжкие вериги Парижского договора, возродить флот на Черном море, вернуть Южную Бессарабию и влияние на Балканах. Поскольку англо-франко-турецко-сардинское вторжение в Крым произошло ради подрыва позиций России в Европе и ее положения великой державы, предстояло поставить крест на этих расчетах. Осуществить эту программу было под силу лишь обновленной державе. Предстояло сломать всю систему экономической и социальной жизни, построенную на крепостном праве, выбраться из ямы глубокой финансовой задолженности, покрыть страну сетью железных дорог, перевооружить, переучить и реорганизовать отсталую армию, восстановить военный флот, частично затопленный в Севастопольской бухте, а большей частью состоявший из устарелых парусных судов. И все это – не прибегая к последнему доводу королей, к войне, – тогда на Россию, употребляя выражение Александра II, вновь опрокинулась бы вся Европа, единая в своем антагонизме к ней, как то случилось недавно. Россия нуждалась в длительном, прочном, устойчивом мире, обеспечить который мог только отказ от всяких экспансионистских поползновений, преодолеть системную отсталость страны в условиях военного лихолетья невозможно.