Двуликий бог. Книга 2
Шрифт:
Я отпрянула, точным жестом ударив мужа по руке и тем самым высвободившись. Кровь стучала в висках. Я отступала, уничтоженная словами собеседника, пятилась по веранде, наблюдая, как он делает каждый новый величавый шаг ко мне, пока не упёрлась спиной в заграждение. Непреодолимый страх завладел всем моим естеством, я раскрывала губы, силясь произнести хоть слово, расслышать собственный голос и осознать, что происходящее — явь, а не леденящий кошмар, и не могла. Я была беспомощна, точно в самом беспощадном сне. Локи приблизился ко мне вплотную, и, глядя на него во все глаза, я всё больше видела проступавшие черты лица Гулльвейг и всё меньше — родные знакомые черты. Колдовской зелёный свет его глаз разгорался, выходя за границы век. Внезапно
Обезумев от мимолётного ужаса, я не сумела даже закричать. Дыхание перехватило, сердце остановило свой ход. Широко распахнув ресницы, я бессознательным взглядом следила за тем, как уменьшаются его тёмные очертания, тускнеет яркое пятно рыжих волос. Я пропадала. Время вышло, и больше ничего не имело значения. Несколько минут, коротких мгновений, и я разобьюсь. Лишь эта отчаянная мысль и успела озарить моё замершее сознание, когда сильный болезненный рывок выдернул меня из пучины предсмертного безразличия. Локи успел поймать меня за запястье. Грязно выругался, сам едва не перемахнув за край каменной ограды. На бледном лице застыл ужас и в то же время решимость. Внимательные тёмно-карие глаза стали прежними, любимыми. Он что-то кричал, протягивая мне вторую руку. Я не сразу сообразила, чего он хотел.
Втащив меня на веранду, бог обмана не сумел сохранить равновесие, завалился на спину, увлекая меня за собой. Обнял и крепко прижал к груди, в некоем неосознанном порыве стремясь защитить от возможного удара. Несколько бездумных минут мы лежали, не решаясь подняться, он — на остывшем камне, я — на его груди, различая бешеный стук сильного сердца. Ловкий ас тяжело и часто дышал, я дрожала, ощущая, как по щекам текут слёзы, хотя во мне, казалось, не осталось ни единого осознанного чувства. Всё отобрала и высосала нежданная встреча с Гулльвейг. Я чуть не умерла, но не испытывала ничего с этим связанного. Страх улетучился, когда цепкие пальцы мужа сомкнулись на запястье, пробуждая к жизни, возвращая воспоминания. Не знаю, когда он пришёл в себя и понял, как успел. Мысли отказывались выстраиваться в связный ряд.
— Что… что произошло? — наконец, с трудом выдавил Локи, обратив на меня взгляд взволнованных глаз. Он смотрел на меня так, словно опасался уловить на лице признаки безумия, подтвердить подозрения в самоубийстве. Смутившись, я приподнялась на вытянутой руке, села на полу рядом с ним, давая мужу возможность встать на ноги. В собственных ногах я пока не ощущала уверенности. — Как ты оказалась на веранде?
— Ты говорил во сне, — потерев виски ледяными кончиками пальцев, постаралась объясниться я, — и наступал. Я испугалась, выбежала на веранду. А дальше всё, как в тумане… Кажется, ты толкнул меня. Или, быть может, я оступилась. Локи, ты сам помнишь, как оказался на веранде? — я взяла его за протянутые руки, и супруг помог мне подняться, поддержал, когда я покачнулась, и прижал к себе. Я запрокинула голову, взглянула в потерянные глаза и поняла без слов, что он не помнит ровным счётом ничего. Потому что не он говорил со мной этой ночью. Или, во всяком случае, не вполне он. Я не раскрыла супругу правды, не дрогнула даже под пристальным требовательным взглядом.
Что, в конце концов, я могла ему сказать? Что я — любимый собеседник ведьмы Гулльвейг или той необъяснимой силы, что стоит за ней? Что моя глупость, возможно, могла надломить его силу воли, превратить в союзницу ненавистной великанши? Что их плодотворный союз едва не прикончил меня? Нет, Локи не должен был об этом узнать. И если слова колдуньи являлись правдивыми — особенно. Это казалось странным и ироничным, но Гулльвейг ни разу не дала повода усомниться в своей честности и прямоте. Она не боялась и не рассматривала меня, как сколько-нибудь серьёзного противника, и
Тогда я ещё не знала, как высока бывает цена единственной ошибки. И за своё неведение мне предстояло расплатиться всем, что я имела и ценила. Месяцы складывались в годы, а годы — в десятилетия. Мир менялся быстрее и безжалостнее с того самого дня, как Гулльвейг во второй раз вошла в Асгард. Величественные верховные боги оставались молоды и сильны, однако счастье и беспечность покидали их с каждым днём, а в сердцах селилась тоска, чтобы затем обратиться в зависть и злобу. Всё реже могущественнейшие из асов вмешивались в жизнь простых людей, судьба которых им стала равнодушна. Всё чаще вспыхивали в прекрасных землях Мидгарда кровопролитные войны, множились и распространялись смертельные болезни, наступал голод. Земля стала мокрой и холодной от слёз. А боги этого хрупкого мира пировали в Вальхалле, судорожно цепляясь за последние уходящие дни былой безмятежности.
Да, мир менялся. Красивые и юные обликом, верховные боги зачерствели сердцем, окаменели душой. С течением времени их охватило безразличие, пресыщенность всем на свете, самой жизнью, которую они доживали лишь из страха перед смертью и тёмным мрачным миром, где многие столетия правила Хель. Светлый Бальдр, любимец богов и людей, опечалился и ослабел, истерзанный и истощённый зловещими предчувствиями и дурными сновидениями. Ах, мой вечно молодой цветущий отец, олицетворение жизни, света и тепла, он первым ощутил приближение своей погибели. Было ли тому причиной ужасающее проклятие Локи, рождённое гневом и отчаянием, или легковерность и впечатлительность самого бога весны, или, быть может, судьба нашего мира, прогнившего и опороченного, — ничто не способно было изменить исход.
Радость и лёгкость покинули асов, и город погрузился в задумчивое безмолвие. Не гремели пиры в сияющих чертогах богов, не звучали больше песни и весёлый смех, даже птицы позабыли свои мелодичные трели, точно оплакивая предначертанную кончину самого светлого и любимого из асов. Однако зловещие предчувствия вызвали тревогу не только в сердце Бальдра. Никто из асов и асинь не находил покоя. Нанна ходила потерянная и бледная, ни на миг не отступая от любимого супруга. Фригг казалась мрачнее ночи, не улыбалась и не говорила. Да и моё счастье омрачилось печалью отца, которого я часто навещала, несмотря на неприкрытое недовольство и раздражение Локи.
Их последнее столкновение с богом весны, которое обоих ввергло в потаённый гнев, стало концом зыбкого перемирия, холодного презрения и щадящего бездействия. Где бы судьба ни сводила двух сильных асов, между ними вспыхивала ссора, протяжно ныла сталь, вырванная из объятий ножен, сверкали от неизбывной ярости глаза. Лишь стараниями Одина, Фригг, Нанны и меня удавалось сдержать их, развести, избежать страшного злоключения, которого оба желали с больной страстью. Я умоляла бога огня отвлечься и предоставить отца его судьбе, не разжигать из крошечных искр губительное обжигающее пламя, однако Локи не забыл нанесённого ему оскорбления. Не мог забыть.
Ненависть между отцом и мужем разгоралась, и каждый из них, казалось, искал встречи, повода для размолвки. И если вспыльчивость повелителя я ещё могла понять, то опрометчивость отца пугала меня и ввергала в непонимание. Унимая крутой нрав мужа вновь и вновь, я много думала, отчего разумный и благодушный Бальдр с ним так неосторожен. Что тянуло светлого аса к жестокому пламени, грозившему поглотить его без остатка? Я боялась, что и отец не сумел забыть своих обид и подозрений. Подпитываемые роковым проклятием то ли Локи, то ли Гулльвейг, бессонницей, слабостью, сомнениями, они рождали раздражение и негодование, толкали доброго аса на отчаянные и безрассудные поступки.