Двуллер. Книга о ненависти
Шрифт:
– Да и вам ведь недолго.
Котенко оторопело уставился на него.
– Это вы о чем, Николай Степаныч? – наконец, спросил он.
– Да вот, Карташов. Слышали – убит. Уткина попала под автобус, Крейц выпил метилового спирту, а вчера вот Протопопова и Хоркина нашли застреленными. Ничего вам это не говорит? – полюбопытствовал Марков.
– А что мне это должно говорить? – удивился Котенко – он и правда не понимал.
– Да как же… Ведь это мы все, по списку, кто дежурил тогда 29 декабря 1994 года. Было нас тогда восемь, а теперь осталось трое – я, вы,
– Ты какое кино вчера смотрел, дед? – резко проговорил Котенко. – «Неуловимых мстителей» что ли повторяли? Или «Ворошиловский стрелок» тебя так возбудил?
– Да уж видать кого-то и возбудил… – усмехнувшись, ответил ему дед.
– Страшные истории перестали пугать меня еще в пионерском лагере, – отчеканил Котенко. – Десять лет с того дня прошло. Чего же нас раньше-то никто не мочил?
Марков усмехнулся и сказал:
– А ты сам подумай. Может, некому было, а?
– А теперь появились мстители что ли?
– Так выходит – подросли. На ком вы тогда душу отводили?
– Я ни на ком… – ответил Котенко, но Марков по глазам видел – начал соображать, кумекать, вспоминать.
– Помнишь, у одного из тех летчиков подарки были. Самолет был – наверняка ведь сыну нес… – сказал Марков, а сам вдруг подумал: «Зачем я его предупреждаю?».
– А зачем ты меня предупреждаешь? – вдруг спросил его и Котенко. И тут Маркова озарило и он, широко улыбнувшись, ответил:
– Да чтобы обосрался. Я ведь тогда говорил – зачем вы это делаете? И ты ведь был начальник, мог наорать, оттащить, пинков надавать. А ты пошел коньяк пить.
Котенко оторопел от этого «обосрался». Он смотрел на старика. Глаза у того были веселые – дед явно наслаждался ситуацией. «Спятил что ли? – подумал Котенко. – Да вроде не похоже».
– Так и тебя прихлопнут! – вдруг прошипел он. Марков усмехнулся, наклонился к Котенко и отчетливо произнес:
– Если есть на мне грех – отвечу… Только разница между нами в том, что я-то не боюсь…
После этого он выпрямился, не отрывая от Котенко улыбающихся глаз. Котенко, разозлившись, кое-как, не глядя на старика, побросал покупки в багажник, сел за руль и уехал. Марков смотрел ему вслед, пока машину можно было различить среди других.
Глава 15
– Здравствуйте, Николай Степанович, я из газеты «Правда края». Хотим вот с вами интервью сделать как с ветераном органов МВД… – проговорила Наташа. Она специально представилась так, без фамилии – а ну как помнит дед фамилию? Дед не обратил на это внимания, заулыбался, пригласил пройти.
– Да не надо разуваться… – говорил Марков.
– Да нет, натопчу… – говорила Наташа.
– А вас как звать-величать-то? – спросил Марков.
– Наташа, – ответила она.
– А по отчеству? – спросил он.
– Да какие у нас, у корреспондентов, отчества? – улыбнулась она. Оба засмеялись.
Наташа выбрала Маркова потому, что Давыдова и Котенко надо было еще искать. По их прежним адресам их не оказалось, а дед – вот он, живет в своей хибарке. Многое было за то, чтобы умер именно он: живет на
– И о чем будем говорить? – спросил Марков, выставив на стол чай, печенье и варенье. Он-то не знал, и сердце не подсказало, что в образе этой девчушки пришла к нему его судьба.
– Обо всем, – ответила Наташа, выкладывая на стол диктофон. – О вашей жизни, о жизни вокруг вас. О вашей службе…
Она начала задавать вопросы. Он отвечал. Через какое-то время он понял, что впервые смотрит на свою жизнь чужими глазами, и поразился, как много есть того, о чем ему стыдно рассказать. «Эк примяла нас жизнь»…
– подумал он. Начал было поминать добрым словом советскую власть с ее колбасой за 2.20 (теперь-то казалось, что она и правда была в магазинах), да с отпусками на югах, но споткнулся – вспомнил про велосипедиста, и подумал, что главное не в колбасе. «И тогда правды не было, и сейчас нет… – подумал он.
– Но откуда же ей взяться, если люди ее не говорят, поступают мимо правды?». Эти мысли сбили его. Он задумался и уже не знал, о чем говорить.
– Что-то не так? – спросила Наташа.
– Да… – махнул рукою дед. – Я же старичок, начну, а про что говорил – забываю…
Они разговаривали так еще полчаса. Наташа пила чай, дед потчевал ее вареньем, рассказывал рецепты, сетовал, что померла жена – она, мол, была на рецепты знаток, кладезь.
– А последние годы перед пенсией где служили? – спросила она.
– Да в вытрезвителе водителем… – ответил он. – Такая была работа… Привезем пьяных, а они от нас убегают, в соседние дома стучатся, просят спрятать…
Он говорил это автоматически, но в душе вдруг тоненько и тоскливо что-то зазвенело.
– А вот я слышала, что как-то раз в вашу смену мужиков сильно избили и вас чуть не засудили… – вдруг сказала девчонка и деда поразило, как изменились ее еще мгновение назад детские глаза: из голубых они стали стальными. Сердце Маркова екнуло. Наступила тишина.
– Ты, что ли? – наконец, проговорил Марков, не сводя с нее глаз. – Карташов, Уткина, Крейц, Протопопов, Хоркин – это все ты?!
Она медленно, глядя на него в упор, кивнула. Она рассказала ему все: как умер отец, как они жили после его смерти, глотая слезы каждый новый год, как спивался брат, и как недавно остановилось от горя и тоски мамино сердце. Потом она рассказала, как убила Карташова, как напоила метиловым спиртом Крейца, как хрипела Уткина под колесами автобуса, и как Протопопов, увидев пистолет, обмочил диван.