Дядя Бернак
Шрифт:
– Вам нельзя оставаться здесь, – сказал он.
– Но может быть…
– Нет, нет, это невозможно!
– В таком случае скажите мне, пожалуйста, как я могу выбраться из этого проклятого болота.
Он подвинулся на два или на три шага, чтобы указать мне дорогу, и потом вернулся на свое место.
Я уже несколько отошел от него и его негостеприимной сторожки, как он позвал меня.
– Войдите, Лаваль, – сказал он уже совершенно иным тоном. – Я не могу бросить вас на произвол судьбы в эту бурную ночь. Идите погреться у огня и выпить стакан доброго коньяку, – это вас укрепит и даст силу для дальнейшего пути.
Вы, конечно, хорошо поймете, что мне было не до пререканий с ним, хотя я положительно недоумевал, чем объяснить эту внезапную перемену. – От всей души благодарю вас, сэр!– сказал я и последовал за ним в его хижину.
3. РАЗОРЕННАЯ ХИЖИНА
Как
Во всяком случае я решился скрыть мои чувства и принять вид человека, находящего совершенно естественным все окружающее и настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вне себя. Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы окончательно убедить меня в догадке, промелькнувшей в моей голове, при виде полуразрушенной хижины; она была совершенно не приспособлена для постоянной жизни и служила просто местом условных встреч. От постоянной сырости штукатурка на стенах совершенно облупилась, и на них во многих местах проступила зеленоватая плесень; в воздухе чувствовался резкий запах пыли.
Единственная, довольно большая комната была совершенно без мебели, если не считать расшатанного стола, трех деревянных ящиков, заплесневевших стульев и совершенно обветшалого вряд-ли пригодного на что-нибудь невода, который загромождал собою весь угол.
Прислоненный к стене топор и расколотый на части четвертый ящик указывали, откуда взялись дрова для камина. Но мое внимание особенно притягивал стол: там, около лампы стояла корзинка, из которой соблазнительно выглядывал окорок ветчины, коврига хлеба и горлышко бутылки. Хозяин хижины, словно извиняясь за свою холодность и подозрительность при первой встрече, своей любезностью старался заставить меня забыть первые моменты нашей встречи. Чем объяснить эту перемену в общении со мной, – я решительно не мог догадаться.
Высказав сожаление о моем грустном положении, он придвинул один из ящиков к свету и отрезал мне кусок хлеба и ветчины. Я продолжал наблюдать за ним, хотя его чувственные губы, с низко опущеннымми углами, улыбались самой искренней, задушевной улыбкой; глаза, поразительной красоты постоянно следили за мной, словно желая прочесть на моем лице, кто я и как попал сюда.
– Что касается меня, – сказал он с напускным чистосердечием, – вы хорошо поймете, что в такое время каждый, мало-мальски понимающий дело, коммерсант должен изобретать какие либо способы, чтобы получить товары. Ведь Император, дай Бог ему здоровья, возымел желание положить конец свободной торговле, так что для получения кофе и табака, без оплаты пошлиной, приходится забираться вот в такие трущобы! Смею вас уверить, что и в Тюльерийском дворце можно без труда получить то и другое; сам император выпивает ежедневно по десяти чашек настоящего мокка, прекрасно зная, что он не растет в пределах Франции. Бонапарт знает и то, что королевство, где произрастает кофе, еще не завоевано им, так что если-бы купцы не рисковали, беря на себя такую ответственность, вряд-ли дождаться-бы барышей от торговли. Я полагаю, что и вы тоже принадлежите к купеческому сословию?
Я ответил отрицательно и этим, кажется, еще сильнее возбудил его любопытство. Слушая его рассказ о себе, я читал ложь в его глазах. При ярком свете лампы, он был еще красивее, чем показался мне в начале нашей встречи, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие, женственные черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, являвшийся полным контрастом с благородством черт верхней части лица. Это было умное и в то же время слабое лица, на котором выражение восторженного энтузиазма беспрестанно сменялось полным бессилием и нерешительностью. Я чувствовал, что чем больше знакомлюсь с хозяином этой хижины, тем менее доверяю ему, и все таки он не пугал меня: я почему-то был вполне уверен в своей безопасности, хотя вскоре в этом пришлось горько разубедиться. – Вы, конечно, извиняете мою холодность, господин Лаваль, – сказал он, – с тех пор, как Император побывал на берегу, там всегда кишат полицейские агенты, так что купцы должны быть всегда начеку, охраняя свои интересы. Вы понимаете, что мои опасения были совершенно естественны: ваш вид и ваше платье не внушали особенного довери в таких местах и в столь поздний час!
Он, очевидно, ждал возражения, но я сдержался и скромно заметил: – Я повторяю, что я просто заплутавшийся путник, и теперь, когда я уже вполне отдохнул и освежился, я не буду более злоупотреблять вашим гостеприимством и только попрошу вас указать мне дорогу к ближайшей деревне.
– Я полагаю, что вам гораздо лучше будет остаться здесь, потому что буря разыгрывается сильнее и сильнее!
И пока он говорил, сильный порыв ветра долетел до моих ушей. Он подошел к окну и принялся так-же внимательно всматриваться, как и при моем приближении.
– Хорошо было-бы, г-н Лаваль, – сказал он, глядя на меня с притворно-дружеским видом, – если-бы вы не отказались оказать мне весьма существенную услугу, побыть здесь не более получаса.
– Почему это? – спросил я, колеблясь между недоверием и любопытством. – Вы хотите откровенности, – и он взглянул на меня так правдиво и искренне, – дело в том, что я жду нескольких сотоварищей по ремеслу; но до сих пор, как видите, совершенно тщетно; я решил отправиться на встречу им, пройти вокруг всего болота, чтобы помочь им, если они потеряли дорогу. Но в то же время, было-бы очень невежливо с моей стороны, если они придут без меня и вообразят, что я ушел от них. Вы-бы оказали мне большое одолжение, согласившись остаться здесь полчаса или около того, чтобы объяснить им причину моего отсутствия, если мы случайно разминемся с ними по дороге. Все это казалось вполне естественным, но его странный загадочный взор говорил мне, что он лгал. Я колебался принять или не принять его предложение, тем более, что оно давало мне удобный случай удовлетворить мое любопытство. Что было за этим старым камнем и почему он скрылся от меня именно туда? Я чувствовал бы себя неудовлетворенным, если-бы не постарался выяснить это, прежде чем идти дальше.
– Отлично, – сказал он, нахлобучивая черную с приподнятыми полями шляпу и быстро бросаясь к двери. Я был уверен, что вы не откажете мне в моей просьбе и не могу долее медлить, потому что в противном случае я останусь без товара.
Он поспешно захлопнул за собою дверь, и шаги его постепенно замерли вдали, заглушенные ревом ветра. Таким образом, я был один в этом таинственном жилище, предоставленный самому себе и жаждущий разрешить все свои недоумения. Я поднял книгую, уроненную под стол. Это было одно из сочинений Руссо. Трудно было предположить, чтобы купец, ожидающий встречи с контрабандистами, стал читать подобные книги. На заголовке было написано Люсьен Лесаж, а внизу женской рукой приписано – «Люсьену от Сибилль». Итак, имя моего добродушного, но странного, незнакомца было Лесаж. Теперь мне предстояло узнать только одно и притом самое интересное, именно, что он спрятал в камин. Прислушавшись несколько минут к звукам, доходившим извне и убедившись, что не было слышно ничего кроме рева бури, я стал на край решетки, как это делал он, и перескочил через нее. Блеск пламени скоро указал мне тот предмет, о котором я так долго думал. В углублении, образовавшемся впоследствие падения одного из кирпичей, лежал маленький сверток. Несомненно, это был именно тот предмет, который мой новый приятель поспешил спрятать, встревоженный приближением постороннего человека. Я взял его и поднес к огню. Это был сверток, завернутый в маленький, четырехугольный кусок желтой блестящей материи, перевязанный кругом белой тесьмой. Когда я развязал его, в нем оказалась целая пачка писем и одна, совершенно особенно сложенная бумага. У меня захватило дыхание, когда я прочел адреса. Первое письмо было на имя гражданина Талейрана, остальные, написанные республиканским стилем, были аддресованы гражданам Фуше, Сольт, Мак Дональд, Бертье и так, постепенно, я прочел целый лист знаменитых имен военных и дипломатических деятелей, столпов нового правления. Что-же мог иметь общего этот мнимый купец с такими высокими личностями? Несомненно разгадка кроется в другой бемаге. Я сложил письма на место и развернул бумагу, которая сейчас-же убедила меня, что соляное болото было для меня более безопасным убежищем, чем это проклятое логовище!
Мои глаза сразу наткнулись на следующие слова:
«Товарищи, сограждане Франции! События дня указывают, что тиран, даже окруженный своими войсками, не может избегнуть мести возмущенного и раздраженного народа! Комитет Трех, временно действующий за республику, приговорил Бонапарта к той-же участи, которая постигла Людовика Капета. В отместку за 19-е Брюмера…
Едва я успел дочитать до указанного места, как вдруг почувствовал, что меня кто-то схватил за ноги; бумага выскользнула из моих рук. Чьи-то железные пальцы плотно обвились вокруг моих ног, и при свете угольев я увидел две руки; несмотря на охвативший меня ужас, я заметил, что руки эти были покрыты густыми, черными волосами и поражали своей величиной. – Так, мой друг, – послышался надо мной чей-то голос, – на этот раз, наконец, нас вполне довольно, чтобы задержать нас!