Дядя Джимми, индейцы и я
Шрифт:
В первый день Рождества я навёл порядок в платяном шкафу и выбросил всё лишнее. Агнес забыла у меня несколько трусиков и летнее платье с маками. Забыла? Я убеждал себя, что она оставила эти вещи умышленно, чтобы наказать меня — за мою неспособность принимать решения?
Мне казалось, я так и слышу её голос: «Смотри, Теофил, ты как вампир, ты высосал моё сердце, больше я не люблю тебя, но пусть у тебя останется кое-что от меня: маки, чтобы они всегда напоминали тебе о нашем лете в Ротфлисе!»
Я упаковал все её трусики и летнее платье и отослал в Калгари,
Я привёл в порядок и свои собственные вещи. Рассортировал майки и рубашки, выбросил половину в мусоропровод, не сделав исключения даже для Фрэнка Заппы. В дикой решимости я учинил над своей музыкой короткую расправу: пластинки и электрогитару я засунул под кровать.
Я остригся, я сходил в парикмахерскую дважды. После второго посещения я был обрит наголо. Мой дядя испугался до смерти, когда я пришёл домой и он увидел меня в дверях:
— Что это с тобой? На голове ничего, а в голове и того меньше! — сказал он. — С таким уголовником я бы не решился показаться на людях, особенно в польском клубе! Наши поклонники попрячутся под столы, когда тебя увидят! Ты убийца!
— Но ведь у нас больше нет никаких поклонников, Джимми!
Он сказал только:
— Все звёзды переживают тяжёлые времена, но потом у многих в кармане начинают звенеть монеты! Ты ведь слышал про комбэк?
Мы могли записать себе в заслуги только две удачи, и одна из них случилась примерно через неделю после прощального письма Агнес. Я выдержал государственный экзамен и очень быстро получил канадский паспорт — так легко, как будто речь шла о каком-нибудь пустяке. Я спрашивал себя: куда же подевались три года ожидания и надежд? Впервые в жизни я был очень горд собой, потому что наконец хоть чеш-то добился, — ведь это было кое-что! Значит, я не такой уж тупой, как я сам о себе думал и как думала обо мне, может быть, все наши общие годы Агнес, моя жирафка из Ротфлиса.
На рождественской вечеринке в «Принцессе Манор» мой дядя нарушил предписанное нам молчание. Он сказал, что хотел бы поделиться с присутствующими своей радостью, имеющей для него большое значение.
— Дамы и господа! — сказал он. — Я выиграл в рождественскую лотерею!
Гржибовский, который после памятной драки придирчиво контролировал все наши выступления, отнёсся к высказыванию дяди спокойно. Он подошёл к сцене и взял микрофон:
— Мистер Коронко, скажите же нам, пожалуйста, что вы выиграли? Неужто пылесос?
Джимми коротко сыграл на синтезаторе счастливое та-та-та-там и сказал:
— Шеф! Я больше не поляк! Я выиграл национальность! Наше правительство в Оттаве приняло меня!
Гржибовский позволил моему дяде высказаться. Я думал, что придётся заплатить за это денежный штраф, а то и вовсе распрощаться с местом, но он дал дяде договорить, а мне сказал, что в наших воробьиных мозгах больше везения, чем разума И что святая рождественская ночь, в конце концов, для того и даётся, чтобы послушать, что говорят животные в яслях, с той лишь разницей, что мы не первоклассные племенные быки, а две обезьяны из коммунистического
— После Нового года я снова заткну вам рот, — сказал он.
Этот вечер принёс нам и другие сюрпризы.
— Ты что, правда написал ей рождественскую открытку? — спросил я.
— Да, всего одну строчку, — сказал Джимми: — «Агнес! Будь мужчиной! Вернись!» Может быть, её аптекарь вовсе и не канадец, а какой - нибудь жуликоватый беженец, какой-нибудь импотентный мексиканский каубой.
Шёл первый год жизни без Агнес. Я ждал от неё ответа. По нескольку раз на дню открывал почтовый ящик, вынимал почту с закрытыми глазами, полный надежды, но там не было ничего, кроме напоминаний, извещений и новых счетов, — никакой весточки из Калгари.
Утешение мне давали только любовные фильмы. В индейском квартале я обнаружил видеопрокат, который делал своим постоянным клиентам скидки одну за другой. Где ещё можно было получить видео за два доллара?! Абсолютными хитами, которые занимали первые позиции моего листа бестселлеров, стали «Грязные танцы», «Девять с половиной недель» и «История любви». Я и дядю снабжал его вестернами, и каждый вечер у нас разгорался ожесточённый спор о том, что лучше: фильмы про ковбоев и индейцев или пошлые любовные поделки.
— Мальчик мой, твоими порнушками я уже сыт по горло, — сказал однажды Джимми, — и если уж тебе надо потрахаться, лучше отправляйся на дискотеку и подцепи там себе какую-нибудь польку. Некоторые даже бесплатно дают, в туалете или в раздевалке. Но с этой киногрязью я дела иметь не хочу! В конце концов, я католик, а сверх того ещё и православный! Я предпочитаю смотреть на крепких парней с быстрыми револьверами, которые и Брюса Ли сделают. Которые укладывают врага одним выстрелом между глаз. А ещё я хочу смотреть, как краснокожие пляшут у костра, скачут и вопят!
Тогда я сказал:
— Эти типы с именами вроде Гремучий Змей, которые беспорядочно палят во все стороны и всегда побеждают, действуют мне на нервы!
— А уж твои плейбои хороши! — отвечал Джимми. — Им только дай полюбоваться, как их киски бреют себе ноги в ванной! Все эти парни — сплошные извращенцы! И всю эту дрянь ты смотришь?!
Мы никогда не приходили к единому мнению, ни одного фильма мы так и не смогли досмотреть до конца. Останавливали на главной сцене, на кульминации, вставляли новую кассету — и через полчаса ритуал повторялся: ни один фильм не мог устроить нас обоих сразу, кому-нибудь из нас всё было не по нутру.
Наши ночи становились всё длинней и уже почти обрели прежнее качество — когда Агнес ещё жила с нами, а мы с дядей до рассвета никак не могли закончить наши разговоры о политике и хозяйстве.
Свою однокомнатную квартиру, мы превратили в кинозал. Мы не только брали видео напрокат, но и покупали кассеты, чтобы иметь под рукой материал для доказательств и споров и в любой момент продемонстрировать, что именно нам не нравится в фильмах. Мы нумеровали кассеты и составляли перечень названий, чтобы было легче ориентироваться.