Дьявол и Шерлок Холмс. Как совершаются преступления
Шрифт:
— Я имел дело со многими индивидуумами, одержимыми манией величия, которым непременно хотелось оставить след в истории, но мне ни разу не доводилось видеть человека, который хотел бы прославиться в роли грабителя банка.
Такера поместили под строгое наблюдение — опасались, что даже в таком возрасте он каким-то образом ухитрится сбежать. Под залог его выпустить отказались, хотя адвокат и уверял, что здоровье его клиента расшатано.
— Имея дело с обычным человеком, я бы не опасался, что семидесятидевятилетний старик может скрыться или представляет
20 октября, незадолго до назначенной даты слушания дела, Такер в присутствии своей жены признал себя виновным. Ему дали тринадцать лет.
Перечитывая составленный тюремным департаментом отчет — подробнейшее описание дерзких ограблений и еще более дерзких побегов, я наткнулся на информацию иного рода:
Обвиняемому неизвестно местонахождение его дочери. Он не принимал участия в воспитании этого ребенка… Обвиняемому неизвестно также местонахождение его сына. Он не принимал участия в воспитании и этого ребенка.
— Я думал, что он погиб в аварии, — сказал о своем отце Рик Белью, когда я разыскал его и позвонил в Неваду, где он работал в типографии. — Мама придумала это, оберегая меня.
Правду Рик узнал только в двадцать с чем-то лет, когда Такер ждал досрочного освобождения.
— Мама боялась, что он подойдет ко мне на улице, напугает до смерти, — после ареста отца рассказывал Рик.
У них конфисковали все имущество, купленное на награбленные деньги. Шерли с Риком перебралась к своим родителям и пошла работать на завод, чтобы содержать сына.
— Он оставил нас ни с чем, — говорит Рик. — Разрушил нашу жизнь.
Прочитав в газетах об очередном аресте отца, Рик впервые написал ему.
— Я хотел понять, зачем он это делал, — поясняет он. Отец не смог дать Рику сколько-нибудь удовлетворительного объяснения, но все же между ними завязалась переписка, и в одном из писем Такер открыл сыну тайну: у Рика имелась единокровная сестра, старше его, по имени Гейл Такер. Гейл жила во Флориде и работала медсестрой.
Рик рассказывал:
— Я позвонил ей и сказал: «Лучше выслушай меня сидя. Я — твой брат». Она вскрикнула: «Господи помилуй!»
Они встретились и долго всматривались в лица друг друга, ища сходства, ища черты их общего, им обоим почти неизвестного отца.
— Я не сержусь на него, — сказала мне дочь Такера. — Я не испытываю к нему вообще никаких чувств.
Как-то раз Рик прочел мне отрывок из отцовского письма:
«Мне жаль, что все так обернулось… Я не ходил с тобой на рыбалку или на бейсбол, не видел, как ты рос… Я не прошу у тебя прощения, ибо потеря твоя слишком велика, чтобы простить, но хочу, чтобы ты знал: я желаю тебе счастья. Твой папа Форрест».
Рик сомневался, хватит ли у него духа продолжать переписку. Он мог бы простить зло, которое отец причинил ему самому, но не то, которое Такер сделал его матери.
— Он разрушил ее жизнь, — повторял Рики. — Она так и не вышла во второй раз замуж.
Третьей жене Такера — я навестил ее весной в Помпано-Бич — тоже нелегко примириться с тем, что «ее жизнь разрушена». Маленькая, хрупкая женщина, семидесяти с лишним лет, она прошла уже через несколько серьезных операций, и одинокая жизнь в большом доме дается ей нелегко.
— Теперь, когда Форреста тут нет, некому починить, если что-то сломается, — говорит она и беспомощно оглядывает комнату, где ее муж возился с музыкальными инструментами.
И, словно спеша укрыться от настоящего в прошлом, показывает мне фотографию, сделанную вскоре после ее знакомства с Такером. Симпатичная на вид парочка, стоят близко-близко, держась за руки. На Такере красная рубашка с галстуком, волосы аккуратно зачесаны.
— Боже, какой же он был красавец, — вздыхает она.
Она задумчиво вертит в руках фотографию.
— Столько лет я ждала его, — говорит старая женщина, провожая меня к двери и смахивая с глаз слезы. — Ждала и думала: остаток жизни мы проведем вместе. Что же мне теперь делать?
На последней нашей встрече в тюрьме Такер показался мне совсем хрупким, больным. Лицо как-то обвисло, руки дрожали. В заключении он перенес уже несколько ударов, и кардиолог предупредил: тромб в любой момент может перекрыть доступ кислорода в мозг. Дочь Такера так прямо и сказала мне:
— Он умрет в тюрьме.
— Все меня держат за умника, — говорил мне Такер, — но по жизни я не так уж умен, иначе не стал бы проделывать такие штуки.
В самом деле, чего он добился? Привлек к себе ненадолго внимание, но улеглась суета, вызванная арестом «преступника из прошлого», и про него все забыли.
— Умру — никто и не вспомнит. — Голос Такера понижается почти до шепота. — Лучше бы нашел себе нормальную профессию, например занялся бы всерьез музыкой. Как жаль, что я не работал, не содержал семью. И о многом другом можно было бы пожалеть, но что теперь толку. Лежишь ночью на койке и думаешь: что упустил в жизни, кем стал, а кем мог бы стать. Сплошные разочарования.
Жена сообщила Такеру, что собирается продать коттедж и переехать в дом престарелых, где у нее будет компания. Они регулярно разговаривают по телефону, однако навещать его жена не может — здоровье не позволяет.
— Что меня больше всего мучает — это то, что я испортил ей жизнь, — признается он.
На прощание он вытащил из заднего кармана брюк листок бумаги и протянул мне.
— Составил для вас прошлой ночью.
Это был аккуратно написанный печатными буквами список всех побегов Такера. Завершал список № 19 (а всего побегов было восемнадцать). Против этого запасного номера пока оставался пробел. Подошел охранник с инвалидной коляской, но Такер взмахом руки отослал его прочь.