Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
В общежитии Генрих дожидается, пока Джули выдадут ключ от её квартирки, даже поднимается вместе с ней. Но доходя до свой квартирки, останавливается, и Джул — тоже. Замирает, а после шагает к нему, обвивает руками, прижимается к его груди. Он с головой окунается в её запах, горьковатый, терпкий, с легкими нотками вишни.
— Я так рада, что могу быть с тобой рядом, — произносит Джули.
Вдох.
Выдох.
Генрих прикрывает глаза, а затем осторожно отстраняется. Нужно было отказаться сейчас, потому что позже это будет сделать гораздо сложнее.
— Джул, — осторожно начинает он, — не надо.
Она смотрит на него с легкой обидой.
— Ей знать
— Дело не в этом, Джул. Я буду знать. И уважать себя не буду.
— Я думала, ты с ней только из-за Миллера, — кажется, Джул нешуточно задета. И Генрих не очень-то представляет, как возможно смягчить ситуацию.
— Джул, — Генрих устало выдыхает, силясь объяснить и понятно, и не очень-то бесцеремонно, — как можно быть с ней только из-за Миллера? Да и с Миллером — это так. Ребячество. Несерьезно.
— С ней, значит, серьезно? — тихо спрашивает Джули, и Генрих, помедлив, кивает.
— Без обид, ладно? — на всякий случай уточняет демон. — Я рад, что ты здесь, я рад, что ты можешь начать работу.
Джул смотрит на него, пристально, с горечью, покусывая губу. Генрих успевает уже напрячься, когда она наконец милосердно улыбается.
— Да уж какие обиды, — мягко произносит она. — Нужно же ради себя исправляться, не ради кого-то другого, правильно? Я понимаю. Столько лет прошло.
— Спасибо. — Генрих с облегчением выдыхает. Все-таки Джули — для него важна. Хорошо, что у неё теперь тоже есть шанс изменить свою жизнь. Хорошо, что не придется за ней охотиться по воле Триумвирата.
Затмение (2)
Просыпается Агата ни поздно, ни рано — но накануне обеда. Кажется, Джон решил превзойти её в этом, потому что вызвать по знаку его не получается. Приходится идти на обед в компании одного лишь скетчбука и пары карандашей. Ночует Агата по-прежнему на слое Лазарета, слишком много вещей надо было перетаскивать в случае, если она дозреет на переезд. Даже не столько вещей, сколько картин.
Как она раньше просыпалась в одиночестве? Оказывается, практически невыносимо валяться в неожиданно просторной кровати и при этом не находить рядом соседа — теплого, болтливого, неуемного. Как-то так выходит, что когда рядом с Агатой вдруг появляется Генри, жизнь всякий раз становится безумно насыщенной, наполненной. Такой, что хочется не отпускать от себя каждой чертовой секунды. Но стоит ему исчезнуть — хоть на день, хоть на ночь, — и за спиной начинает покашливать сероглазая пустота. Будто сама Агата ничего из себя не представляет, будто ей нечем занять свое время, будто нет у неё хоть каких-то мало-мальски хороших людей, с которыми она могла бы скоротать вечер
Нет, дело вовсе не в этом. Есть и друзья, есть незаконченные рисунки, недочитанные книги, множество минут, которые раньше были чем-то заняты, хоть даже и бесцельными прогулками по скверикам. Дело заключается как раз в том, что никем и ничем Агата сейчас время занимать не хочет. Ей хочется оказаться именно рядом с Генри, обедать в его компании, заканчивать именно скетч с его профилем. Никто другой этой пустоты заполнить не сможет. Никто другой не вызывает у Агаты ощущения, что она становится будто более осязаемой, просто лишь находясь с ним рядом. Что оказывается особенно нестерпимо, так это осознание, что Агата находится в такой зависимости от мужчины, которому она на самом деле — очень вероятно —
Эти мысли жалят, уязвляют сердце, будто крохотные злые огненные искры. Уже устроившись в кафешке, с каким-то крем-супом, Агата толком и не ест, и не рисует, просто бессистемно черкая карандашом по бумаге. Что-то осмысленное делать тошно. Генри не хочет появляться в поле её зрения, не хочет её видеть, не хочет с ней мириться. Генри её попросту — не хочет. И чем дальше Агата об этом думает, тем грустнее ей становится. Похоже, сейчас, когда в такой близости оказалась прежняя любовь, он наконец столкнулся с мыслью, что совсем необязательно соглашаться на кого попало в постели, лишь бы досадить посильнее Джону. Мысли каким-то совершено безжалостным по отношению к своей хозяйке образом неутомимо сворачивают в сторону того, чем сейчас Генри может заниматься, вышел ли он снова на смену, встретился ли там с Джули, оставались ли они уже наедине? Скептическая придирчивость отмечает, что вообще-то эти двое могли и не расходиться на ночь, а страстно воссоединиться, нагоняя упущенное за столько лет.
Собственное уныние Агату безмерно раздражает. Сколько лет она уже так не пасовала перед трудностями? Черт возьми, она же даже пыталась быть экзорцистом, пусть и получалось из рук вон плохо. А сейчас сидит и молча страдает, вместо того, чтобы пойти и начать решать эту проблему.
А что сделать? Что тут вообще можно сделать? Если он сам решил выбрать Джули, то что Агата в силах изменить? Что может ему предложить? У Джули и Генри — пять лет отношений, у Агаты и Генри — не наберется и пары недель. Пусть она в него влюбилась как распоследняя школьница, вряд ли ему это в новинку, с его-то внешностью и обаянием. Джули питает к нему куда более глубокие чувства. Спустя столько лет очертя бросилась на его защиту. И у кого козыри в этой игре?
Над головой кто-то покашливает. Агата поднимает взгляд, и сердце напуганно подскакивает.
— Привет, — Винсент Коллинз растягивает губы в улыбке. Нет, не угрожающей, не натянутой, кажется, это попытка примерить доброжелательную физиономию. Не очень удачная, но на это можно прикрыть глаза. Что ему может понадобиться здесь?
— Привет, — осторожно отзывается Агата, глядя на суккуба снизу вверх.
— Позволишь присесть? — интересуется Винсент.
— Я жду подругу…
— Ты врешь, — спокойно обрубает Винсент и невозмутимо смотрит на Агату. Ей-богу, демоническое чутье Агату уже скоро будет раздражать. Черт, почему она и вправду не позвала вместе пообедать Рит?
— Да, вру, — Агата кивает головой, — потому что на кой черт мне твоя компания, Коллинз?
— На тот черт, что нам вместе работать еще много времени, — Винсент пожимает плечами, — не помешало бы наладить мосты, как ты думаешь?
— Было бы что налаживать, — Агата едко улыбается.
— Чего ты сейчас боишься? — вкрадчиво улыбается Винсент. — Тебе что, по-прежнему восемнадцать? И ты не умеешь за себя постоять? Боишься сказать папочке, что злой дядя тебя обижает?
— Садись, — если он преследовал цель разозлить Агату, то у него вполне получилось. Раздражение прямо переполняет все положенные ему сосуды. Что ж, если она взорвется — кому-то прилетит экзорцизмом. Специально ради Коллинза она готова перешагнуть через собственную мягкость.