Дьявол по соседству
Шрифт:
Затем увидел свое отражение в зеркале заднего вида и едва не закричал. На него смотрел незнакомец. Извращенная карикатура на него самого... нечто безумное и порочное.
Это происходит, – прозвучал тоненький голосок у него в голове. Происходит с тобой прямо сейчас, Рэй. Именно так бывает, когда дверь твоего разума распахивается, и наружу выпрыгивают черные, трепещущие, забытые твари...
Такими были его мысли.
Но Хэнсел недолго размышлял или даже понимал ход этих мыслей, потому
Он спокойно припарковал машину.
Взял дробовик и вышел на солнечный свет. Почувствовал его тепло, последний горячий вздох умирающего дня.
Откуда-то изнутри на него кричал голос, но он его не слушал.
Он ахнул. Рот у него наполнился слюной. Он дрожал и потел, сердце бешено стучало. В районе промежности стало сыро. Хэнсел поднес дуло дробовика ко рту, держа пальцы на спусковом крючке.
Черт возьми, Рэй, не дай этому случиться. Сопротивляйся, борись.
Он не сделает этого, не сможет сделать. Засовывать ствол себе в рот было против его принципов. Да, борись. Он должен бороться. Поэтому он напряг мышцы, но они были мягкими и податливыми, как пудинг. Он больше не контролировал их, как и свой мочевой пузырь. Он сопротивлялся, хотя это было бессмысленно. Его руки подняли дробовик вверх. Дуло то поднималось, то опускалось, пока не оказалось на одном уровне с лицом. Рот у Хэнсела открылся, чтобы принять в себя ствол. Откуда-то изнутри раздался длинный, сдавленный стон.
Дуло дробовика скользнуло в рот, холодное, металлическое, с привкусом машинного масла.
Скользнуло еще глубже, до самого горла, и Хэнсел поперхнулся. Он был обессилен, слаб и опустошен. Он был ничем. Его не существовало. Он просто делал то, что всегда хотел делать, что всегда считал нужным на каком-то подсознательном уровне. Он знал других копов, которые совали дуло себе в рот, и гадал, чувствовали ли они то же самое, прежде чем забрызгать собственными мозгами потолок. Ощущали ли себя такими же обессиленными, раздавленными, сломленными, и поруганными?
Может быть, может быть, может быть.
Делать это его заставляла собственная воля, и все же ему казалось, будто кто-то еще контролирует его. Заставляет делать вещи, противоречащие его принципам.
Его пальцы начали давить на спусковой крючок.
Затем он просто утратил всю силу. Она будто померкла и рассыпалась в пыль.
Ствол выскользнул изо рта, и Хэнсела охватили рвотные позывы. Он упал, дробовик, звякнув, ударился о тротуар. Стоя на четвереньках, мокрый от пота и мочи, густо пахнущий кровью и мертвыми животными, Хэнсел зарыдал.
Тут ращдался голос:
– Какого черта ты делаешь, Рэй?
Хэнсел поднял глаза. Напротив него стоял Пол Макэби. Мундир у него был порван, пуговицы отсутствовали. Руки и лицо испачканы в крови. В глазах блуждали тени. И что самое страшное, через плечо у него была переброшена окровавленная собачья шкура.
– Пол... Господи, Пол... весь гребаный город...
Макэби опустился рядом с ним на колени.
– Конечно, весь город, Рэй. Весь гребаный город. Перестань сопротивляться. Просто... расслабься... и дай этому случиться.
Хэнсел решил, что Макэби спятил, стал таким же, как все остальные. Но он устал, был совершенно вымотан увиденным. Сил к сопротивлению не осталось. Он закрыл глаза и позволил тьме наполнить его, пока та не полилась у него из глаз ручьями ночи. Когда он открыл глаза, Макэби по-прежнему сидел перед ним.
Хэнсел ухмыльнулся ему. Окровавленная шкура у него на плече источала смрад тухлятины. И запах этот был восхитительным...
43
Уоррен шел по улицам, в сопровождении Шоу и Коджозяна, размахивая своей дубинкой. Он перешагнул через обнаженный женский труп, и миновал пару собак, которые ели из перевернутого мусорного контейнера. Напротив, какая-то машина врезалась в пожарный гидрант, и улицу заливало водой. Коджозян встал на четвереньки и принялся лакать из канавы.
– Ты что? Животное?
– спросил Уоррен, указывая дубиной на здоровяка.
Шоу сложил руки на груди и покачал головой.
– Слышал, Коджозян? Он хочет знать, не животное ли ты.
Уоррен слегка двинул Шоу дубинкой по затылку.
– А ты что? Мое эхо? Он слышал, что я спросил. Ты же слышал, что я спросил, верно?
Коджозян кивнул, мокрое лицо блестело, боевая раскраска немного смазалась.
– Я вас слышал. Я просто пил, вот и все.
– Не надо лакать, как собака, - предупредил Уоррен.
– Помни, что ты коп. И что на тебе полицейская форма. Если хочешь попить из лужи, сложи ладони чашечкой. Но не лакай.
– Мне очень хотелось пить.
– Конечно, ему просто хотелось пить, - сказал Шоу.
Уоррен остановился.
– Видишь эти нашивки?
– спросил он, указывая на сержантские полоски на своей грязной форменной рубашке.
– Они указывают на опыт. Говорят, что я здесь главный. И когда я говорю, что коп не лакает воду, как собака, поверь, мне лучше знать.
Они двинулись дальше, не обращая внимания на окружающие их разрушения и хаос.
Да, это был город Уоррена. Он - коп, и он следит за порядком. Если носишь форму, люди чего-то ждут от тебя. Уоррена не беспокоило, что его форменная рубашка не заправлена, выпачкана в крови и грязи, он следил лишь за тем, чтобы его бейдж блестел, и чтобы шляпа была на нем. Правила. Если человек живет не по правилам, он живет зря.
Уоррен продолжил движение.
Солнце клонилось к горизонту. Хороший был денек, - подумал Уоррен. Продуктивный. Он посмотрел на небо, заметив, что над городом кружит огромное количество птиц... чайки, вороны. На почтовом ящике через улицу сидел канюк. Из клюва у него свисал какой-то лоскут.
Они наткнулись на лежащий посреди затопленной улицы белый труп какого-то толстяка. Если вода поднимется еще немного, он поплывет. Терьер с окровавленной мордой грыз его руку, тощая женщина в одной юбке жевала шею. Обоих, казалось, не волновало, что за ними наблюдают.